Владимир Файнберг - Здесь и теперь

Я снова проделал те же движения ладонью. Шагал вперёд, потом вправо, влево… Поднимал руку выше, опускал, ладонь не отзывалась.

— А что, собственно, мы ищем?! — крикнул я Нодару, который продолжал оставаться на месте.

— Гвоздь!

— Гвоздь? — удивился я и подумал: «Это уж слишком!»

— Гвоздь, такой ржавый! — ещё раз подтвердил Нодар.

С выставленной ладонью, стоя на месте, я медленно поворачивался вокруг. В какой‑то момент показалось, что ладонь то ли отозвалась, то ли её потянула слабая магнитная сила. Закрыл глаза, с предельной чёткостью постарался представить себе ржавый гвоздь и снова стал проворачиваться… Когда ладонь опять попала в узкую зону притяжения, пошёл вперёд. Шагал, не открывая глаз, чувствуя знакомое щекотание в центре ладони, пока, споткнувшись обо что‑то, не рухнул.

— Артур, дорогой, извини меня! — Нодар не успел подбежать, как я поднялся, повелительным жестом приказал остановиться.

— Минуточку!

Передо мной возвышалась большая куча мусора. Обломки кирпичей, клочья газет, консервные банки, ветки деревьев, куски черепицы, известки… Снова воскресив в умозрении ржавый гвоздь, я повёл ладонью с одной стороны кучи, с другой. Потом откинул свободной рукой мокрую газету, схватил банку из‑под сардин и перевернул над землёй.

Гвоздь, большой, четырёхгранный, весь в ржавчине, лежал у моих ног.

…Днем пошёл дождь со снегом. Мы сидели в гостях у Вано на втором этаже старинного крестьянского дома. Сквозь запотевшие стекла веранды, кроме покрытых бегущими каплями чёрных ветвей, ничего не было видно.

— Ешьте руками, — сказал Вано, — мамалыгу едят руками.

Жена хозяина — Тамрико — внесла сковородку с бараниной, миску маринованных баклажанов. Потом появилось блюдо с кусками вареной курицы.

— Хорошо живёте!

— Дай Бог не хуже! — ответил Вано и крикнул: — Тамрико, где у нас были салфетки? Посмотри на шкафу!

— Слушайте, Артур, как все‑таки у вас получается? — Нодар все вертел в пальцах ржавый гвоздь. — Просто чудо. Пытаюсь объяснить себе — не могу, честное слово.

— У меня самого волосы на макушке зашевелились, — признался я. — Почему он четырёхгранный?

— Средневековье. Такие тогда употребляли.

— А можно его взять на память?

— Я вам десяток найду, хотите? — вмешался Вано.

— Спасибо. Одного хватит, — сказал я, пряча гвоздь в нагрудный карман рубахи.

Тамрико принесла бумажные салфетки и снова вышла. Я вспомнил, как сидел с Атаевым на ковре, как нас обслуживала его жена, тоже всё время выходила… Посмотрел на Нодара. Лицо с чёрными мешками подглазий было совсем больным.

Яростное чувство протеста, неприятия устройства мира разгоралось во мне. Почему Атаев должен был погибнуть? Почему страдает Нодар? Отчего мы не сидим сейчас все вместе? В конце концов, хорошие, нормальные люди должны быть знакомы между собой, а не гибнуть в окружении Гошевых. «Почему все примирились с банальной истиной, что мерзавцы всегда находят друг друга, сплачиваются, а остальные разъединены, одиноки? Как Ван Гог, тот же Атаев… Даже роман такой был — «Каждый умирает в одиночку». Да и должны ли люди умирать? Болеть?

С детства мне было присуще смутное ощущение человеческого бессмертия, данного как закон. Смерть и болезнь казались, при всём их множестве, нарушением этого закона.

Вечером, ложась спать в деревянном домике археологов, я сказал Нодару:

— Завтра попробуем выгнать камень из вашей почки. Примите сейчас на всякий случай баралгин, чтобы не мучиться. И спите спокойно. Почему‑то знаю: всё выйдет.

— Я тоже верю, — отозвался Нодар. — Дай Бог здоровья Анне, что нас познакомила.

— Вера тут ни при чём. Что‑то другое, — сказал я, засыпая.

Ночью приснилась мать. Молодая. Веселая.

Встал я на рассвете, хотел одеться потихоньку, чтоб не будить археолога, но гвоздь, забытый в кармане рубашки, выпал на дощатый пол.

— Спите, спите, — сказал я застонавшему Нодару, — ещё рано.

Открыл дверь и зажмурился. Сверкал и таял выпавший за ночь снег. Утреннее ясное солнце растапливало заиндевелые ветви каштанов.

Я подошёл к берегу реки, увидел Вано, который стоял на камне с длинным удилищем в руке.

— Доброе утро! Как дела?

Тот обернулся. Улыбка озарила небритое лицо.

— Думал, ничего не поймаю — вода мутная. Однако две штуки взял! — Свободной рукой он поднял из воды проволочную корзинку, в которой запрыгали крупные, в красную крапинку рыбины. — Форель! Еще одну уговорю, и пойдём завтракать. Нодар спит?