Владимир Файнберг - Скрижали

— Ты же знаешь, в прошлый приезд говорил тебе: злокачественные опухоли моим методом не лечатся!

— Помню. Винюсь. С ней ещё тогда было неважно — пальчики на левой руке не сгибались… Девочку зовут Ая. Она дочь школьного друга Бобо Махкамбаева. Вертолетчика. Я знал этого парня. Тимура. Погиб в Афганистане. Бобо женился на его вдове, украинке, удочерил Аю. И вот такая беда, понимаешь. Хирурги выписали её умирать. До операции Бобо возил девочку в Москву, в какой‑то киевский институт, метался, подключил своего родственника — бывшего второго секретаря… А теперь отвёз вместе с матерью к родне. Далеко, в самую глушь. А я полетел к тебе, сказал Бобо: есть в Москве Артур Крамер…

— Да кто тебя просил?! Это самое гнусное — дать человеку надежду, заведомо неисполнимую!

— Ну, извини, Артур. У тебя самого горе. Перегнись, возьми сзади автомат, расстреляй меня.

— Все это пустые, красивые слова, — отрезал Артур. — В глубине души думаешь: как в кино или романе времён соцреализма, каким‑то образом он вылечит, спасёт. Особенно если надавить, потаскать по экзотическим местам. Ты не понял: пытаешься перевалить на меня свою ношу. Такова твоя подлинная цель.

— Извини, — ещё раз сказал Стах.

— Да что мне твоё «извини»?! Знаешь, у Маяковского есть строчка — «Изнасилуют и скажут: «Пардон, мадамІ»… Запомни, Иван Степанович, спасти эту Аю невозможно, неподвластно ни одному человеку в мире. Из твоих слов ясно: у неё уже разрушен позвонок или позвонки, где проходит спинной мозг. А он управляет всем, от него идут нервы к рукам, ногам… Если метастазов нет, тогда ещё есть надежда, вовремя удаляют опухоль, в поражённое, изъеденное место вживляют защитную косточку, кусочек — защищать спинной мозг. Сам говоришь, тут метастазы, все изъедено, отправили её умирать. А ты, даже не позвонив, летишь ко мне, легкомысленно привозишь сюда, тянешь время, чтобы дождаться возвращения Бобо из Сирии… Думаешь, не раскусил я твоей игры? Чтоб удержать меня, впутываешь в рискованную рыбалку по ту сторону границы… Бобо прилетает, с утра пораньше телефонит повсюду, разыскивает меня, звонит на заставу.

— Это был не Бобо, — тихо сказал Стах.

— Как не Бобо? Кто же?

— Не знаю. Утром, когда мы с майором внизу, в районе, добывали продукты, я из конторы Промкооперации сам дозвонился ему, сказал: ты здесь.

— А что, любой человек может так вот, запросто, достать телефон погранзаставы, звонить из города или ещё откуда‑нибудь, скажем, из Москвы?

— Нет. Не любой. Никоим образом.

— Не нравится все это мне, Иван Степанович… Собственно говоря, куда мы движемся?

— К Исмаилу.

— Какому ещё Исмаилу?

— Тот, кого ты вылечил от высокого давления прошлый раз. Мой егерь. Забыл? А он тебя помнит. Спрашивал.

— И я вспомнил. Что? Опять заболел гипертонией?

— Все в порядке, Артур. Он теперь на другом участке заповедника, самом дальнем. Я думал, побудешь у него, я вернусь в город, а через день за тобой приедет Бобо, повезёт дальше…

— Понятно. Хорошо вы все это расписали. За моей спиной.

Артур смотрел вперёд, видел сквозь запылённое стекло дорогу, разбитый бетонный мостик через высохшее русло горной речки. Летом, вероятно, здесь бежал поток талой ледниковой воды, вон оттуда, с заснеженных вершин… Одновременно он увидел и себя, открывающего дверь квартиры, где впервые в жизни его никто не встретит. Раньше ждали отец и мама, потом одна мама, затем Анна…

Все так же, по касательной, они объехали окружённый глиняными дувалами кишлак. Здесь также царило запустение. Лишь на окраине, у железнодорожного полустанка какой‑то человек странно вращался вокруг покосившегося столба. Когда они проезжали мимо, увидели: это был в стельку пьяный сержант. Пытаясь удержаться на ногах, он хватался за столб, пока не свалился в придорожную пыль.

Стах круто повернул руль. Руслом высохшего потока машина поползла в горы.

— Что случилось?

— Едем к главному входу в заповедник. Другим путём. Более коротким, чем тогда. Устал?

— Да. Как ни странно.

В самом деле, отчего ему было уставать? Сидел в машине, его везли. Всё, что он видел, вроде бы не имело никакого отношения к тому, что осталось в Москве, осталось на чудовищно огромной равнине нового Домодедовского кладбища, окружённого сырыми берёзовыми рощами…

Чем выше взбиралась машина, тем меньше оставалось примет пребывания человека. Теперь путь шёл по дороге, зажатой меж скал. Из них кое–где торчали кустики да деревца с узловатыми корнями, вцепившимися в трещины. А потом путь повёл над пропастью. Ржавый, искорёженный «КАМАЗ» валялся внизу, в русле той самой речки. Две могилы, означенные каменными пирамидками с прикреплёнными сверху рулевыми баранками красноречиво напоминали водителям о бренности жизни.