Владимир Файнберг - Скрижали

Борис уже не рад был, что оказался в логове у Пахана.

— Что ты от меня хочешь? Что? — Он снова попытался встать из этого болотистого кресла. — Писатель. Интересуется психологией. Написал работу. Что у него с директором заповедника, не знаю. У Крамера в феврале жена умерла. Похоронил — уехал. Все. И учти, Крамера чтоб пальцем никто не тронул.

— А теперь уже как получится, — жёстко ответил Юрка, пряча сложенный листок во внутренний карман пиджака. Черты его лица отвердели. — И ты тоже учти: по нынешним ценам добыть то, не знаю что, во сколько обойдётся?! Значит, так. Попей кофейку с Таней, посмотри наш стенд. Потом поедешь со мной к одним людям, там должен быть человек, может, ему понадобится дополнительная информация… Я добро помню, иначе б не стал заниматься этой мутью.

Он поднялся из‑за стола, обождал, пока Борис выберется из кресла, проводил к двери.

В приёмной на диване ждало полно народу.

— Таня, покажи господину Юрзаеву стенд, вообще развлеки. В четырнадцать тридцать мы уезжаем. Кто ко мне первый — прошу!

Развратное существо вспорхнуло со своего места, отперло одну из дверей. Это оказался небольшой зал заседаний. Вдоль стен на длинных полочках стояли книги с грифом совместного предприятия «Руслан».

— Так он издатель?! — изумился Борис.

— Юрий Алексеевич — наш генеральный директор, — ответила Таня. — Извините, что вы имели в виду, когда сказали: «Обратно не вернёшься»?

— Что я имел в виду? Что? — на миг задумался Борис. — Понимаешь, крошка, я был не совсем прав. Можно вернуться. Относительно. Операция по восстановлению девственности — все дела! Хотя есть вещи — не восстановишь…

— По–моему, вы нахал, — прошептала Таня. — Как не стыдно!

— Чего? — Он обернулся к ней и, вымещая все унижение, которое претерпел в низеньком кресле, зло брякнул в тщательно намазанные тушью и перламутром глазки: — Аборты, презервативы… Стоило ли родиться, чтобы торчать тут чудом в перьях? Что тебя ждёт, дура? Превратишься в общественный сортир для мужиков. Чеши отсюда, может, ещё родишь.

— Гад! Кобель сучий! — ощерилась секретарша, губы её дрожали. — У меня сын — четыре года. Ты, что ли, будешь мне десять тысяч платить и под юбку не полезешь?!

Она отступала и отступала за дверь.

«Сама сука! И Юрка сука. — Борис бегал взад–вперёд вдоль стены со стендом. — Когда плохо, когда надо было устроить в урологию, так со мной не говорил! Лучшего хирурга ему нашёл, в реанимацию ездил, сутками дежурил. Тогда ни о каких деньгах речи не было! Нет, бежать, драть из этой страны! Пахан — генеральный директор! А эта Лисеева использовала меня — жирная, потная тварь. Крестилась она! А сам я что здесь делаю, что? Навел Пахана с его людьми на Артура. Да, навёл! Любой ценой получу «СкрижалиІ — и бежать, драть…»

Наконец Борис приостановился. Оглядел стенд.

Шафаревич, «Русофобия», «Протоколы Сионских мудрецов» Нилуса, сборник стихов Кунаева… Среди всей этой антиеврейской пакости островком чистоты сияла нарядная книжечка — «Аленький цветочек» Аксакова. Но опять же рядом с ней высился толстенный альбом репродукций картин Ильи Глазунова, буклет о тележурналисте Невзорове.

«Что я здесь делаю? Что?» — бормотал Борис, тупо продолжая разглядывать стенд.

«Секс в семейной жизни», «Анжелика и король», «Правда о святом старце Распутине»…

«Хорошо Виктору плакаться! Попугаи порхают, океан. Молитесь за него! В вакууме он! А тут такое дерьмо попёрло. Юрка — книгоиздатель, с ума сойти! Да кто он такой, кто?»

Вспомнилась зона. Ледяное, моросящее утро ноября. Оба в телогрейках сидели на груде битого кирпича, ждали, когда привезут солярку для бетономешалки. Юрка вытянул из‑за пазухи пузырёк «Тройного» одеколона, с бульканьем перелил в свою пасть, протянул остаток. Борис отказался, сказал, что вредно для зрения, для почек. Юрка не стал спорить, допил, отбросил склянку и вдруг — никто его не просил — рассказал, за что посадили, вообще многое о себе рассказал.

До войны, когда расстреляли отца, мать тут же вышла замуж за другого. Отчим Юрку ненавидел, обзывал «врагом народа». Восьмилетний Юрка убежал к Черному морю, добрался до Ялты. Там попал в руки вора. Тот кормил его, поил, заставлял лазить в форточки обкрадывать курортников. Иногда лупил, иногда закармливал конфетами, поил вином. И всегда напоминал: удерёшь — убью.

Однажды, уже под осень, вечером повёл его и свою любовницу в ресторан «Ореанда», угощал ужином, опять же вином. На эстраде играл оркестр. Танцевали. Какой‑то человек все смотрел с соседнего столика, потом сделал знак, мол, выйди.