Владимир Файнберг - Словарь для Ники

Однажды он пригласил её на молитвенное собрание. Там были православные, протестанты. Отец Александр говорил о вселенской церкви, о том, что разница между конфессиями происходит от разницы культур, ни от чего больше. Был счастлив, когда молились все вместе.

На исходе жаркого дня я сидел с ним в чайхане на самаркандском базаре, пили зелёный чай.

Отец Александр вдруг спросил:

— Каким был самый счастливый день вашей жизни?

Я постеснялся признаться, что именно этот, когда я нахожусь вместе с ним. Задумался. Затем сказал:

— Когда впервые вышел на гребной лодке в море… А вы когда были счастливы?

— Всякий раз, когда служу в алтаре.

В последние годы жизни он не раз предлагал мне написать вместе сценарий фильма о Христе.

— Вот закончите роман, я довершу Библейский словарь. Давайте напишем!

А вышло так, что, обливаясь кровью, он прошёл в одиночестве свой крестный путь…

Это ребёнок может быть милым, симпатичным. Или детёныш животного. Например, щенок, слонёнок.

Быть «милым» искусству противопоказано.

Существует «милая» музыка, которую я называю пищеварительной.

«Милые» стишки.

«Милая» гладкопись авторов, не открывающих ничего нового, не будящих мысль читателя.

Можно ли назвать произведения А. И. Солженицына «милыми»?

Или живопись Ван Гога?

По мне лучшее, что придумано человечеством в области одежды — это не изыски модных кутюрье со всеми их «претапорте», «от кутюр», и тому подобными пританцовками. Это — по крайней мере для мужчин — форма моряков.

Известно, что мозг состоит из двух полушарий. Как и попка.

Как поглядишь на дела большинства политиков, на их брыластые рожи, возникает подозрение… Угадай, какое?!

Был в семнадцатом веке парусник с таким названием.

Вот бы наняться на него хотя бы юнгой!

…Слышу, как кто‑то думает: «Твой отец, Ника, всё время сворачивает к морской тематике. Романтик».

Но что есть романтика?

Настоящая, несопливая романтика — это реальность. Постоянная память о том, что все мы в самом деле юнгами плывём на движущейся в океане космоса Земле…

— А вы знаете, что у них тоже есть сердце? — спросила мама. — Зачем вы их мучаете?

Мы, пятеро лежачих послеоперационных пацанов, томились летом в больничной палате и развлекались тем, что ловили мух, привязывали к их ножкам вытянутые из марли белые нитки, а потом отпускали.

Мама вызвала санитарку, попросила убрать громоздящиеся на тумбочках тарелки с остатками еды и хотя бы подмести в палате.

Потом раскрыла окно и, махая полотенцем, выпустила мух на волю.

«А нитки? — спросил я. — С ними они не смогут жить».

Она ничего не ответила.

Может быть, это и грешная мысль. Почти наверняка грешная с точки зрения церковных ортодоксов. Но, входя в православные храмы, в католические соборы, глядя на чудовищную роскошь, на позолоту, на богатые облачения епископов и священников, на подавленных этой пышностью прихожан, я не могу не думать о том, как беден был Христос.

О крайней непритязательности братства Его апостолов, Франциска Ассизского, Серафима Саровского.

Единственное, что утешает: «Последние будут первыми», — говорит Христос.

Мы, два старшеклассника, вышли после вечернего сеанса из кинотеатра, и пошли тротуаром под фонарями Тверской — тогда улицей Горького.

Падал декабрьский снежок. В витринах магазинов перемигивались иллюминацией наряженные ёлки. Близился новый, 1946 год. Хорошо было плыть в плотном потоке прохожих, смотреть на предпраздничное оживление, смеющихся девушек. Не хотелось расходиться по домам. — Как ты думаешь, сколько сейчас времени? — спросил я приятеля.

Часов у нас не было.

Он повертел головой и тут же шагнул к высокому, солидного вида дяде, который шествовал с дамой в каракулевой шубе и такой же шляпе.

— Скажите, пожалуйста, который час?

Тот выпустил локоть своей спутницы, любезно улыбнулся и с наслаждением ударил его прямо в лицо.

Приятель мой рухнул на тротуар.

— В чём дело? За что? — Показалось, я схожу с ума.

— Наглость! Да ты знаешь, к кому обращаешься?! — взвизгнула дама.

Они двинулись дальше.

А я помог подняться своему товарищу. Из носа его текла кровь.