Владимир Файнберг - Словарь для Ники

Мы ушли.

Я натратил денег, угощая себя и Марину в расположенном под открытым небом полупустом кафе на площади у дворца дожей, где большой оркестр как по заказу играл мои любимые мелодии.

Казалось, гипноз ослабевал. Освободив себя от обязаловки бегать по приснопамятными местам, мы провели в этом кафе много времени, пока не наступил срок идти на железнодорожный вокзал, сесть в поезд Венеция — Флоренция.

Слаб человек. Вздумали, как все, напоследок купить какой-нибудь сувенир. В бесчисленных магазинах и киосках было полно яркой чепухи. В том числе знаменитых карнавальных масок. Ни одна из них нам не понравилась. Все‑таки выбрали вроде бы красивую чёрную с позолотой полумаску. Сунули в дорожную сумку.

И лишь дома в Москве примерили. Зеркало по очереди отразило наши ставшими зловещими лица. Не лица, а личины.

Огромный заскорузлый старик, он был краснодеревщиком высшей квалификации. Работал в мастерских Большого театра.

Свободное время этот бывший солдат морской пехоты, раненный во время войны под Севастополем, почему‑то посвящал чтению учёных трудов о российской истории. Не ленился топать за ними в библиотеки

Поговорить ему было не с кем. Поэтому он иногда заходил ко мне. Спрашивал: «Володя, есть что починить?»

Починить всегда что‑нибудь находилось. Мастер на все руки, он своими толстыми, казалось, негнущимися пальцами медлительно управлялся хоть с отвёрткой, хоть с молотком.

Поработав с удовольствием, опрокидывал стопарик водки, закусывал бутербродом и сообщал что‑нибудь историческое: — Екатерина Великая была развратное вещество.

Когда я его видел или думал о нём, натыкался на некую тайну, загадку. Всё время казалось, что этот одинокий человек, мастер как рыба на суше находится вне своей среды. То ли крестьянской, то ли прибыл со страниц сочинений Толстого.

Однажды я спросил: читал ли он «Войну и мир»? Что думает о Платоне Каратаеве?

— Толстой был Лев! Хотел бы с ним поговорить. Да он тебе такие слова Петра Первого скажет!…

Масштаб его личности, его творчества таков, что соизмерим не с одним лишь XX веком.

Маяковский, несомненно, был человек будущего. Которое, может быть, никогда не наступит.

Как странно, что я знал его маму Александру Алексеевну, даже, смею сказать, успел подружиться с ней.

Если что‑то хорошее есть в моих стихах или прозе, этим я обязан прежде всего ему.

Она возникает всегда неожиданно.

Не обладая музыкальным слухом, не зная нотной грамоты, я не способен её воспроизвести.

То кажется, что она звучит из далёкого детства, то откуда‑то из будущего…

Быть может, вся эта книга — попытка хотя бы косвенным образом предать её тебе.

Вот ведь, Ника, какая беда у нас с тобой. Убили отца Александра. За семь лет до твоего рождения.

Как бы он радовался тебе!

Мои воспоминания о нём выдержали пять изданий.

Я собрал здесь некоторые высказывания самого отца Александра, сбережённые в памяти других людей. И сам тоже кое-что вспомнил.

В 1978 году, в начале нашего знакомства, отец Александр предупредил: — А вы знаете, что со мной опасно общаться? Следят органы, с подозрением относится церковное начальство. Считается, что я агент Запада. Диссиденты, наоборот, поговаривают, что я — генерал КГБ. Не меньше! Почему, мол, их сажают, а меня ещё нет?

Он стоял один на семи ветрах.

Когда началась «перестройка», повеяло ветром свободы, он мне неустанно повторял:

— Торопитесь! Пишите! Нужно успеть издать. Все это может в любой момент кончиться…

Одна женщина спросила: как он относится к диссидентскому движению?

Отец Александр ответил:

— Я хорошо отношусь к диссидентам. Но это не наш путь. Наш путь другой. Главная наша задача — измениться изнутри. Никакие внешние изменения ни к чему не приведут.

Одного священника–диссидента посадили в тюрьму.

В кабинетике отца Александра группа верующих стала обсуждать событие. Кто‑то попросил батюшку проанализировать эту вроде бы сомнительную для священника деятельность.

Отец Александр поднялся из‑за стола, ответил, выделяя каждый слог:

— Я сво–их дру–зей не ана‑ли–зи–ру–ю!

Твою будущую крестную Соню Рукову отец Александр долго готовил к крещению, давал соответствующую литературу. Однажды дал изданную в Брюсселе книгу «Магизм и единобожие» написанную неким Эммануилом Светловым.