Владимир Файнберг - Словарь для Ники

Впервые в упор увидел муравейник. Аккуратный склон его был грубо нарушен торчащей стрелой. Чтобы разглядеть, куда именно она указывает, необходимо было привстать. Только я начал приподниматься, как в чаще послышался шорох.

Я распластался, вжавшись в землю, покрытую хвоей.

Возможно, это был порыв ветра, а может быть, в отдалении пробежал кто‑то из «красных». На всякий случай я затаился… Перед моими глазами двумя потоками сновали муравьишки, одни в сторону муравейника, другие от него.

Меня поразила их целеустремлённость. Все эти крохотные существа были заняты делом. Кто, выбиваясь из сил, волок к муравейнику крыло стрекозы, кто — былинку. Два муравья дружно тащили лепесток ромашки.

Те же, кто бежал от муравейника, спешно уносили куда‑то белые яички–коконы.

Этот маленький народ совсем не боялся меня, Гулливером вторгшегося в их царство.

Дела муравьёв были серьёзными, настоящими. И мне вдруг показалось постыдным участвовать в дурацкой военной игре.

Я осторожно перевернулся на спину и сразу увидел на обступивших поляну елях какие‑то красивые штучки, повисшие на проводах. Каждая из них, похожая на большую юлу, заманчиво блестела в свете солнечных лучей. Я бы не смог достать до самой нижней из них.

Только я поднялся, чтобы попробовать влезть на колючее дерево, как ко мне с гиканьем подбежали «красные», сорвали повязку.

И лишь это «убийство» спасло меня от настоящей гибели.

Как объяснил потом военрук, на ветках висели сброшенные во время войны с самолёта, какие‑то особые мины.

Уж не знаю, какое судно, мимоходом остановившись на рейде Шикотана, отгрузило для местного магазинчика партию ящиков с бутылками пива.

Это было «Жигулевское» из Владивостока, с далёкого материка! Новость мгновенно распространилась по острову, и я раскошелился — купил аж два ящика для команды сейнера «Юрий Гагарин», на котором часто выходил то в Охотское море, то в Тихий океан на ночной лов сайры.

На рассвете после нескольких суток успешного промысла мы собирались ложиться на обратный курс, когда в ходовую рубку, где я находился рядом со штурвальным и капитаном Дмитрием Ивановичем Кавайкиным, вошёл заспанный радист.

Он протянул капитану радиограмму. Ге текст гласил: «По разведданным у вас на борту «Жигулевское». Предлагаем махнуться: ящик пива на ведро икры. Можем подойти через четверть часа. Артюхов».

— Капитан пограничного катера, — пояснил Дмитрий Иванович. — Мы ещё бутылки не откупорили, а они уже прознали. Ну, что дадим?

— Вы здесь главный, — ответил я, приглядываясь к яркой точке на экране локатора.

— Они уже вот они, — улыбнулся Кавайкин. — Невтерпеж. Вконец одичали. Что ж, ладно, дадим один ящик.

И радист отправился в радиорубку отбивать ответ.

Вслед за Кавайкиным я вышел наружу. С высоты капитанского мостика без локатора и бинокля виднелось мчащееся к нам по серой поверхности вод чёрное судёнышко. — Холодно. — сказал Кавайкин. — Вернись, надень бушлат.

Но я стоял, держался за покрытые росой ледяные поручни. Мы стопорили ход.

Ежась от утреннего ветерка, я думал о том, что все окружающее меня сейчас — океан, судно, его ставшая родной команда — всё станет миражом, воспоминанием точно так же, как отсюда казалась миражом моя московская жизнь, и соединить эти миры можно, только если я когда‑нибудь о них напишу. То есть когда из их сплава в душе возникнет что‑то третье…

Подчаливший катерок заглушил ход — сверху он казался просто моторной лодкой, правда, с государственным флагом на корме и спаренными пулемётами на носу.

Наши рыбаки быстро опустили на канате с крюком картонный ящик с пивом. Потом пограничники надёжно примотали к крюку дужку эмалированно ведра, полного красной икры. — В другой раз верните тару! — напомнил снизу военный моряк.

Запрокинутые лица были такими по–детски счастливыми, словно пограничники получили сказочный клад.

Катерок взревел двигателем, описал дугу вокруг нашего судна и вскоре превратился в исчезающую чёрную точку.

— Всем, кроме вахтенных, завтракать! — провозгласил Кавайкин по судовой рации.

В тепле кают–компании нас было человек двенадцать, сидевших друг против друга за длинным столом. Намазывали сливочным маслом ломти хлеба, поочерёдно накладывали поверх красную икру нежнейшего посола.

Пиво Кавайкин во время рейса запретил. Сказал, что отведём душу вечером, когда вернёмся и сдадим улов на рыбозавод.