Владимир Файнберг - Словарь для Ники

Как скучно, что все на земле уже открыто! Если где ещё и увидишь туземцев, они будут в джинсах и майках с надписью «кока–кола».

Земные расстояния съедены сверхзвуковыми самолётами, экспрессами железных дорог, скоростными автотрассами.

Притворяться первопроходцами, зная по открыткам и документальным фильмам, куда придёшь и что увидишь, — дурное занятие. Мир докатился до единого знаменателя глобализации. И там, куда ты пришёл, натерев мозоли и отдуваясь, можно увидеть то же самое, что видел дома.

Короче говоря, географии — каюк. Земля изучена, придуман Север — Юг.

Но ещё существует другая география. Терраинкогнита — белая карта человеческой души.

Испанская гитара в тяжёлом футляре лежит высоко на шкафу.

Давно Марина не играла на ней.

Помнишь, как нам с тобой нравилось, когда она доставала её из футляра, садилась в кресло, перебирала струны и сначала тихо, потом погромче начинала петь песенки, и ты ей подпевала. А я — никогда. Потому что у меня нет музыкального слуха. И ещё потому, что с детства петь прилюдно мне почему‑то всегда стыдно.

…Солнечное утро в итальянском городе Барлетта. Дон Донато вдруг останавливает автомобиль, в котором мы едем мимо обсаженного пальмами парка. Входит в какой‑то магазин. Вскоре появляется оттуда с этой самой гитарой и вручает её Марине.

Он был счастлив, как ребёнок, делая этот дорогой подарок.

Теперь маму Марину, что называется, заела жизнь. Трудно ходить на работу, растить тебя, помогать мне.

Тебе уже восьмой год, и когда ты плещешься в ванной, я замечаю, что твоё тельце всё больше становится похожим на гитару…

Майским утром 1990 года я вышел с лейкой в лоджию полить висящие на её стене орхидеи.

Этим растениям не требуется земля. Они произрастают в смеси измельчённой сосновой коры и мха сфагнума.

Неделю я не поливал их.

Сперва не заметил ничего необычного. Начал поливать разросшийся куст дендробиума нобиле, как вдруг увидел — на висящей повыше бамбуковой корзиночке с катлеей появилось что‑то лишнее. Я привстал на цыпочки. Это было изящно сплетённое из надёрганного в соседних корзиночках мха округлое гнездо. И в нём лежало пять голубовато–белых яичек!

Я огляделся, ища глазами хозяев гнезда.

Московский двор был по–утреннему пуст. Возле припаркованных у подъездов машин шаркал метлой дворник. Даже воробьёв и голубей не было видно. И только три вороны тяжело перелетали с дерева на дерево.

Я побоялся, что они доберутся до моей лоджии. Спешно полил все орхидеи за исключением той, где покоилось гнездо, убрался в комнату, закрыл за собой дверь и, забыв обо всех делах, стал следить через окно…

Довольно скоро из синевы небес к лоджии подлетела птичка. Совершенно чёрная, с длинным, как шило, клювиком.

Она спланировала на гнездо и стала невидима с того места, где я стоял.

Я тихонько приоткрыл дверь, выглянул. Из гнезда виднелась чёрная настороженная головка.

Я снова убрался в комнату. Наверняка это была самочка. С утра, должно быть, улетала куда‑то перекусить.

Чтобы облегчить ей жизнь, я взял в кухонном буфете пригоршню пшена, раскрошил ломоть белого хлеба. Потихоньку вынес в мисочке в лоджию, поставил на кафельный пол.

Она не обращала на корм никакого внимания. В течение дня порой решительно выпархивала из гнезда, улетала, и я всякий раз боялся, что она однажды позабудет про отложенные ею яички и не вернётся.

Но она возвращалась.

Так прошло два дня. На третий, под вечер, ко мне приехал с ночёвкой отец Александр.

Я сразу рассказал ему о том, что происходит в лоджии. — Покажите! — выдохнул он.

Когда я вывел его в лоджию, птицы на гнезде не было. Все пять яичек лежали на месте.

— Уходим, — тут же шепнул отец Александр.

Едва мы затворили за собой дверь, птичка вернулась. — Красавица! — шепнул отец Александр. — Как вы думаете, кто это?

— Не знаю.

— И я что‑то не узнаю. Нужно будет дома посмотреть в орнитологическом атласе.

За ужином я пожаловался, что птичка пренебрегла моим угощением.

— Значит, это не зерноядный, а насекомоядный вид. Вот она и отвлекается на ловлю разных мошек. Вы ей помочь не можете. И не суйтесь лишний раз к гнезду. — Он улыбнулся. — Теперь вы, как папа, тоже несёте ответственность за судьбу будущих птенцов.

Утром я застал его замершим у застеклённой двери в лоджию. Навсегда остался в памяти его силуэт на фоне рассвета. — Высиживает, — шепнул он. — Давайте помолимся!