Николай Нароков - Могу!

— Их не дела объединяют, их черт веревочкой в пару связал! — хмуро утверждал Табурин. — Вот они и не могут отвязать себя друг от друга.

Любовницей Ива ее не считал никто: если бы было так, оно обнаружилось бы. Очень может быть, что так было когда-то давно, но сейчас что-то другое заставляло их держаться вместе.

Софья Андреевна была уже не молода: ей было лет под 50. Раньше ее лицо, вероятно, было красиво, но оно уже начало блекнуть, хотя многие находили ее достаточно интересной женщиной. Держалась она еще хорошо, стройно и легко, следила за собой внимательно, не жалея на уход за телом и лицом ни времени, ни денег.

Елизавета Николаевна считала, что у Софьи Андреевны «порочный рот». И это была правда: в линиях ее рта и в том, как она шевелит губами, была порочность. Такого рта не может быть у порядочной женщины. И эта порочность с несомненностью чувствовалась во многом другом: во взгляде, в улыбке, в походке, иногда даже в позе. Но она хорошо и умело владела собой: ни в чем не позволяла себе на людях ни малейшего «слишком» и вместе с тем не разыгрывала скромницы.

Когда она наедине говорила о чем-нибудь с Ивом, то могло показаться, будто она не просто говорит, а на что-то намекает, связывает слова с чем-то тайным и нарочно не говорит прямо. И часто разговор у них шел так, что посторонний человек не мог бы понять: она ли подчиняется Иву или Ив подчиняется ей. Иной раз в ее тоне был приказ или требование, еще чаще — насмешка. Но Ив всегда слушал ее очень равнодушно и ее тона не замечал. Если же он говорил ей — «Нет!» — то говорил это слово так веско, твердо и уверенно, что она очень послушно умолкала.

— Я не удивлюсь, — язвил Табурин, — если окажется, что она знает за Ивом нечто такое, что очень хотели бы знать и полиция, и прокуратура.

— Вы всегда выдумываете что-нибудь несуразное! — подсмеивался над ним Георгий Васильевич. — Почему вы придираетесь к Федору Петровичу? Что вы о нем знаете предосудительное?

— А помните те две истории? — горячо набрасывался на него Табурин. — Помните? С этой девочкой и с выборами Ньюкомба?

— Помню… Но при чем тут Федор Петрович?

— А при том! У меня ведь нюх такой, что мне любая охотничья собака должна завидовать!

— И совсем не нюх у вас, а просто неукротимая фантазия.

Те две «истории», о которых вспоминал Табурин, были еще у многих в памяти. Первая произошла три года назад.

Толком о ней никто ничего не знал. Говорили о каком-то безобразном поступке с 12-летней девочкой, дочерью одной вдовы. Что это был за поступок, осталось неизвестным, хотя «проныра Ланинг», репортер местного «Геральда», кое на что намекал в своих заметках, умело притворяясь, будто он знает много больше, чем говорит. По этому делу был арестован молодой парень Гильдер, работавший на газолиновой станции. Возможно, что против него были некоторые улики, о которых говорили разное. Но очень скоро все дело вдруг кончилось, словно оборвалось, словно его и не было. Гильдер был освобожден, газеты замолчали, а потерпевшая и ее мать отказались от своих первоначальных показаний. Потом они куда-то исчезли: переехали в другой штат и следов за собой не оставили.

И тут-то случилось странное: кто-то начал называть имя Ива. Слух был неопределенный, сбивчивый и для всех непонятный. В самом преступлении Ива никто не обвинял, но бездоказательно говорили, будто «все это именно он подстроил». Что именно — все? Этого не знали. «Проныра же Ланинг» хитро делал такой вид, будто ему что-то известно, но он не дурак, чтобы говорить некоторые вещи вслух. Если же его осторожно спрашивали, он начинал смеяться деланным смехом и неискренно уверял:

— Да ведь ничего же не было! Ни изнасилования, ни девочки, ни ее матери, ни Гильдера, ни моих заметок в газете!.. Ничего не было! Забудьте эту чепуху!

Но кое-кто подметил одну деталь:

— А вы знаете, проныра Ланинг купил себе дом! Интересно было бы узнать: откуда у него взялись деньги, которых у него никогда не было?

Вторая «история» произошла в прошлом году при выборах городского мэра в одном небольшом городке, подле которого Ив строил новый поселок. Соперничали два кандидата: Мэрбс и Ньюкомб. Мэрбс по общему мнению имел неоспоримые шансы, и понимающие люди считали его избрание несомненным. Но по неизвестным причинам, которые так и остались невыясненными, месяца за два до выборов положение начало меняться: по городку поползли слухи, к которым нельзя было придраться и в которых, строго говоря, не было ни концов, ни начал. Но эти слухи были направлены в одну цель: опорочить Мэрбса. Говорили о каких-то взятках, о том, что он начал дело о разводе с женой, о том, что его счеты в винную лавку чересчур велики. Все знали, что в этих слухах нет ни слова правды, но мэром был избран Ньюкомб: избиратели все же поддались слухам.