Джоди Пиколт - Роковое совпадение

Кое-что Натаниэль не помнит — например, что тот ответил, когда Натаниэль в первый раз отрицательно покачал головой, и кто расстегнул его джинсы. Что он вспоминает до сих пор, даже когда старается об этом не думать, — каким холодным был воздух, когда он остался без трусиков, и какой горячей после этого показалась чужая рука. Как было больно… Было так больно, хотя он обещал: больно не будет. То, как сильно Натаниэль сжимал Эсме — так, что она закричала. И в зеркале ее золотистых глаз он увидел маленького мальчика — это был уже не он.

«Нина обрадуется».

Это первая мысль Марчеллы, когда она читает результаты анализа ДНК и видит, что ДНК спермы и крови священника совершенно идентичны. Ни один ученый никогда во время дачи показаний этого не скажет, но цифры — статистика — говорят сами за себя. Это преступник, нет никаких сомнений.

Она берет трубку, чтобы позвонить Нине, и прижимает ее подбородком, чтобы стянуть резинкой историю болезни, которая прикреплена к отчету из лаборатории. Марчелла не стала ее просматривать — и так совершенно ясно из того, что рассказала Нина, что этот священник умер в результате выстрела в голову. Но все же Нина попросила ее внимательно изучить документы. Марчелла вздыхает, вешает трубку и открывает толстую папку.

Через два часа она заканчивает читать. И понимает: несмотря на все свои намерения никогда не возвращаться, она отправляется в Мэн.

За неделю я усвоила одно: тюрьма, какие бы формы и размеры она ни принимала, всегда остается тюрьмой. Я ловлю себя на том, что смотрю в окно вместе с нашим псом, испытывая непреодолимое желание быть по ту сторону стекла. Я бы многое отдала, чтобы заняться обычными земными делами: сбегать в банк, отогнать машину в сервис-центр, поменять масло, собрать листья.

Натаниэль снова пошел в садик. Так посоветовала доктор Робишо: это шаг к нормальной жизни. Я не могу отделаться от сомнения, не приложил ли к этому руку Калеб. Неужели он боится оставлять меня с сыном наедине?

Однажды утром, не подумав, я отправилась за газетой и уже прошла полпути, как вспомнила об электронном браслете. Калеб нашел меня рыдающей на крыльце в ожидании воя сирен, который обязательно должен послышаться.

Но благодаря какому-то чуду тревога не поднялась. Я провела шесть секунд на свежем воздухе. И концы в воду.

Иногда, чтобы чем-то себя занять, я готовлю. Делаю домашнюю пасту в форме «пене ригата», курицу в красном вине, китайские пельмени. Я выбираю блюда иностранной кухни — любой, только не американской. Однако сегодня я затеваю уборку в доме. Я уже разобрала шкаф с зимними вещами, кладовую для продуктов, перебрала их содержимое в соответствии с частотой использования. В спальне я вытащила туфли, о которых давно забыла. Развесила свои костюмы по цвету: от бледно-розового до темно-сливового и шоколадного.

Я как раз убираю в шкафу Калеба, когда он входит в комнату, снимая грязную сорочку.

— Знаешь, — говорю я, — половина шкафа занята противоскользящими наклейками на обувь на пять размеров больше, чем нога Натаниэля.

— Купил их на гаражной распродаже. Скоро они будут ему впору.

После всего случившегося разве он не понимает, что будущее не обязательно будет непрерывной прямой линией?

— Что ты делаешь?

— Разбираю твои ящики.

— Мне и так нравятся мои ящики. — Калеб берет порванную рубашку, которую я отложила, и засовывает ее назад. — Может, пойдешь полежишь? Почитаешь? Займешься чем-то другим?

— Не хочу впустую тратить время. — Я нахожу три носка без пары.

— Почему время всегда нужно проводить с пользой? — удивляется Калеб, надевая другую рубашку. Он хватает носки, которые я отложила, и опять кладет их в ящик с бельем.

— Ты все портишь.

— Почему это? Здесь изначально все было отлично! — Калеб заправляет рубашку в джинсы, затягивает ремень. — Мне нравится, как лежат мои носки, — решительно заявляет он.

На секунду мне кажется, что он хочет что-то добавить, но потом передумывает и сбегает вниз по лестнице. Вскоре я вижу через окно, как он выходит на яркое холодное солнце.

Я открываю ящик и достаю носки-сироты. Потом разорванную рубашку. Перемены он заметит не раньше, чем через несколько недель, и тогда будет мне благодарен.

— Боже мой! — восклицаю я, глядя в окно на незнакомую машину, которая останавливается у бордюра.