Джоди Пиколт - Роковое совпадение

Я всегда считала, что в аду есть отдельное место для самых страшных грешников — серийных убийц, насильников детей, социопатов, которые готовы за десять долларов в кошельке перерезать другому горлу. И даже когда мне не удавалось добиться для них обвинительного приговора, я уверяла себя, что в конце концов они получат по заслугам.

Получу и я.

Я уверена в этом. Даже несмотря на то что сейчас я не нахожу в себе сил встать, даже несмотря на то что мне хочется изорвать себя в клочья, в глубине души я думаю: «Он все еще где-то рядом».

Я беру трубку, чтобы позвонить Фишеру. Но потом вешаю ее на место. Ему необходимо это услышать, он может и сам об этом узнать. Но я пока не знаю, как это отразится на ходе дела. Возможно, обвинение станет еще больше сочувствовать потерпевшему, который оказался настоящей жертвой. С другой стороны, невменяемость и есть невменяемость. Не суть важно, кого я убила: отца Шишинского, судью или любого присутствующего в зале суда — если я в момент совершения преступления была невменяема, следовательно, меня нельзя признать виновной.

Если честно, при таком раскладе я выгляжу еще более безумной.

Я сажусь за кухонный стол и закрываю лицо руками. Раздается звонок в дверь, и в кухню неожиданно заходит Патрик, слишком большой для этого маленького пространства. Он рвет и мечет из-за сообщения, которое я оставила ему на пейджере.

— Что? — требовательно вопрошает он, с первого взгляда оценив мое состояние и тишину в доме. — Что-то с Натаниэлем?

Такой провокационный вопрос, что я помимо воли начинаю смеяться. Я смеюсь до колик в животе, пока не начинаю хватать ртом воздух, пока по моим щекам не начинают течь слезы — я понимаю, что захлебываюсь рыданиями. Руки Патрика ощупывают мои плечи, руки, талию, как будто то, что сломалось у меня внутри, — всего лишь обычная кость. Я вытираю нос рукавом и заставляю себя взглянуть ему в глаза.

— Патрик, — шепчу я. — Я облажалась. Отец Шишинский… он не… он не…

Он успокаивает меня и заставляет все ему рассказать. Когда я заканчиваю, он целых полминуты таращится на меня, прежде чем заговорить.

— Ты серьезно? — спрашивает Патрик. — Ты застрелила не того человека?

Ответа он не ждет, просто встает и начинает мерить шагами комнату.

— Нина, подожди секунду. В лаборатории что-то напутали, такое бывало и раньше.

Я хватаюсь за спасательный круг:

— Может быть. Какая-то врачебная ошибка.

— Но нам назвали преступника еще до того, как мы получили пятно спермы в качестве улики. — Патрик качает головой. — Почему Натаниэль назвал его имя?

Время может остановиться, сейчас я это точно знаю. Можно услышать, как прекращает биться сердце, как в венах останавливается кровь. И охватывает ужасное, непреодолимое чувство, что ты застрял в этом временном континууме и выхода нет.

— Расскажи мне еще раз. — Мои слова скатываются с губ, как камни. — Расскажи, что он тебе сказал.

Патрик поворачивается ко мне.

— Отец Глен, — отвечает он. — Правильно?

Натаниэль вспоминает, каким грязным себя ощущал, — таким грязным, что, казалось, он не отмоется, даже тысячи раз приняв душ. А все потому, что эта грязь была у него под кожей; пришлось бы тереть до мяса, чтобы отмыть ее.

Там все горело, и даже Эсме к нему не подходила. Она промурлыкала, вскочила на большой деревянный стол и стала пристально его разглядывать. «Ты сам виноват», — говорила она. Натаниэль попытался натянуть штаны, но руки его не слушались, не могли ничего удержать. Когда ему все-таки удалось ухватить свои трусы, они оказались мокрыми, что совершенно необъяснимо, потому что Натаниэль не писался в штаны. Он точно это знал. А священник рассматривал его трусики, держал их в руках. Ему понравились бейсбольные рукавички.

Натаниэль больше никогда не хотел надевать эти трусы.

— Мы можем все исправить, — сказал священник мягким, как подушка, голосом и на минуту исчез.

Натаниэль досчитал до тридцати пяти, потом начал с начала — он умел считать только до тридцати пяти. Ему хотелось уйти. Хотелось спрятаться под стол или в шкафу. Но ему нужны были трусы. Без трусов нельзя одеваться, первыми надеваем трусы. Так всегда говорила мама, когда он что-то забывал надеть, и заставляла идти наверх переодеваться.