Джоди Пиколт - Роковое совпадение

— Знаете, она выглядела точно так же.

— Но ее поступки, мистер Иануччи… Вы когда-нибудь видели раньше, чтобы миссис Фрост так себя вела?

Пристав качает головой:

— Я никогда не видел, чтобы она стреляла в людей, если вы об этом.

— Об этом, — отвечает Фишер, присаживаясь. — Больше вопросов не имею.

В тот день, когда в суде объявлен перерыв до завтра, я еду не прямо домой. Рискуя не уложиться в четверть часа, которая осталась до реактивации моего электронного браслета, я еду в церковь Святой Анны, где все начиналось

Неф открыт для посещений, однако не думаю, что им удалось найти нового капеллана. Внутри темно. Каблуки цокают по кафелю, возвещая о моем присутствии.

Справа от меня стоит стол с белыми, расположенными ярусами свечками. Я зажигаю одну за упокой души Глена Шишинского. Вторую — за Артура Гвинна.

Потом опускаюсь на скамью и дальше на подушечку для преклонения коленей.

— Богородица Дева, радуйся! Благодатная Мария, Господь с Тобою! — шепотом молюсь я женщине, которая тоже защищала своего сына.

Свет в мотеле выключают в восемь часов, когда Натаниэль ложится спать. Калеб лежит, забросив руки за голову, на односпальной кровати рядом с кроватью сына и ждет, когда Натаниэль заснет. Потом иногда Калеб смотрит телевизор. Или включает свет и читает свежие газеты.

Сегодня он не хочет ни смотреть телевизор, ни читать. Он не в настроении слушать местных экспертов, которые гадают о судьбе Нины после первого дня процесса. Черт, он и сам не хочет загадывать!

Ясно одно: женщина, которую видели все свидетели, женщина на пленке не имеет ничего общего с той, на которой Калеб женился. А если твоя жена совершенно не та женщина, в которую ты влюбился восемь лет назад, что остается? Что делать? Пытаться узнать, в кого она превратилась, или надеяться на лучшее? Или продолжать обманываться в надежде, что однажды утром она проснется и опять станет той, какой была раньше?

«Может быть, — с содроганием думает Калеб, — я и сам уже не тот, что раньше».

Эта мысль тут же подводит его к вопросу, о котором он не хотел вспоминать, особенно в темноте, когда не на что отвлечься. Сегодня днем, когда Патрик вошел в зал совещаний, чтобы сообщить им о смерти Гвинна… Что ж, должно быть, Калебу показалось. В конце концов, Нина с Патриком знают друг друга всю жизнь. И хотя этот парень иногда мешался под ногами, его отношения с Ниной никогда по-настоящему не волновали Калеба, потому что, как ни крути, а он, Калеб, каждую ночь ложился спать с Ниной.

Но сейчас Калеб не спит с Ниной.

Он закрывает глаза, как будто так может отгородиться от воспоминаний о том, как Патрик резко отвернулся, когда Нина обвила руками шею Калеба. Такая реакция сама по себе не вызывала тревогу — Калеб мог припомнить сотни раз, когда Нина обнимала его, улыбалась ему в присутствии Дюшарма. В каком-то смысле Патрик расстраивался… даже если Нина никогда этого не замечала. Иногда Калебу было даже жаль Патрика из-за явной ревности, которая искажала его лицо за мгновение до того, как он надевал маску.

Однако сегодня в глазах Патрика не было даже зависти. Одна печаль. И поэтому Калеб не может отмахнуться от этого случая, не может оторваться от этого момента, как гриф-стервятник не может оторваться от кости. В конце концов, зависть рождается тогда, когда хочешь чего-то, что тебе не принадлежит.

А печаль приходит тогда, когда теряешь то, что уже имел.

Натаниэль ненавидит эту глупую игровую комнату с этой глупой книгой в углу, с этими дурацкими лысыми куклами и этими дурацкими карандашами, где даже нет желтого цвета. Он ненавидит больничный запах от столиков и такой холодный пол под ногами. Он ненавидит Монику, чья улыбка напоминает ему о том случае, когда он взял в китайском ресторане апельсиновую веточку и, освободив от коры, засунул в рот, — и его губы растянулись в глупой, неестественной улыбке. Но больше всего он ненавидит то, что к маме с папой нужно всего-то подняться по двадцати двум ступенькам — но Натаниэлю нельзя быть рядом с родителями.

— Натаниэль, — предлагает Моника, — а давай достроим башню.

Башня из кубиков. Они построили ее вчера, а на ночь оставили специальный знак, чтобы сторожа не трогали ее до завтра.

— Как думаешь, какой высоты мы можем построить?