Ричард Форд - Канада

Впрочем, когда в тиши перетопленного вестибюля «Леонарда» прозвучало имя Ремлингера, лица Джеппса и Кросли не изменились нисколько. Как будто оно ничего для них не значило.

— Может быть, — сказал Джеппс, подтягивая толстыми большими пальцами брюки повыше на пузо, — вы могли бы попросить мистера Ремлингера поговорить со мной и моим другом? Нам хотелось бы пострелять гусей, если это можно устроить. Мы вечерком заглянем в бар. Просто попросите его подойти к нам. Мы — тихие, мирные американцы.

И оба засмеялись, — но не миссис Гединс.

Они вышли на продуваемую ветром главную улицу городка, чтобы поискать китайский ресторан. Я тоже вышел, торопливо, — собираясь обойти вокруг «Леонарда» и посмотреть, стоит ли за ним черный «крайслер» с мичиганскими номерами. Пригласи они меня поесть с ними, я, разумеется, согласился бы, хоть и был уже сыт. Сидеть с ними рядом, зная, кто они, и понимая, что оба о моей осведомленности даже не догадываются, — разве это не приключение? Получалось так, словно это я изменил мой облик и скрываюсь. Меня это взволновало. К тому же я мог бы узнать о них что-то — выведать, например, каковы их планы, — хоть мне и запрещено было разговаривать об этом, да, собственно, я и не знал, что смог бы сказать и кому. Каждому понятно, насколько привлекательными кажутся такие возможности пятнадцатилетнему мальчишке.

Впрочем, американцы внимания на меня не обратили, а направились по улице прямиком к вывеске «ВУ-ЛЮ». Я сошел на мостовую, чтобы понаблюдать за ними. Джеппс короткой рукой обнял своего спутника за плечи и сразу же заговорил серьезным тоном. Мне показалось, что я расслышал, как он произнес, гнусавя:

— Мы же этого и хотели.

— Да знаю я, знаю, — ответил Кросли. — Но…

Продолжения я не услышал, однако решил, что мне известно, о чем они разговаривают. И был прав.

На немощеном заднем дворе «Леонарда» замерли машины охотников и других постояльцев, а среди них — большой темно-бордовый «бьюик» Ремлингера, очень холодный. Ветер нес мелкие снежинки. От парковки тянулся ярдов на пятьдесят незастроенный участок, за ним начинался товарный двор «Канадской тихоокеанской». Маневровый локомотив толкал по пустым путям одинокий красный товарный вагон, замерзшие стрелочники, посвечивая себе фонарями, торопливо переводили стрелки и заскакивали в проходившие мимо вагоны. Вот дело, с которым я справился бы, подумал я, — работать мне нравится, а в школу я, может, больше и не пойду, да и в Виннипег, вопреки желанию Флоренс, наверное, не поеду. Замыслы, сказал Артур Ремлингер, осуществляются далеко не всегда. И я уже начинал понимать, что это правда.

Последним в ряду припаркованных автомобилей был черный «крайслер» — две дверцы, дорожная грязь на корпусе и желто-зеленый номерной знак штата Мичиган. «Страны водных чудес». Я представил себе зеленый ковер лесов, большие озера, по которым кто-то — я — мог бы плавать в каноэ. Вот уж чего никогда не делал. Я надеялся, что в старшей средней школе Грейт-Фолса есть лодочный клуб и у меня будет шанс поплавать по Миссури. Положив руку на капот «крайслера», я ощутил тепло, хотя и холод уже просачивался внутрь машины. Это машина из Америки, из города, в котором ее произвели. Она олицетворяла все, что ассоциировалось с Америкой у моего отца (и у меня). Плавильный котел. Центр притяжения для всего мира. Я готов был отстаивать эти ценности. Наши родители внушили их мне и сестре. И я снова почувствовал, что и Джеппс, и Кросли, и миссия, с которой они прибыли в Канаду, честны и исполнены правоты, хоть мне и не хотелось, чтобы она увенчалась успехом, а Артур Ремлингер вернулся в Америку и сел в тюрьму. Я уже говорил, наша способность сближаться с людьми, когда все твердит нам, что делать этого не следует, всегда оставалась для меня загадкой.

И все же, стоя посреди парковки, я испытывал огромное смятение. Возможно, я тоже вплотную подошел к духовному срыву. На виски что-то давило, и больно, подбородок и нос онемели (скорее всего, от холода). Руки покалывало. Ноги словно утратили желание двигаться. Как ни был он странен и наперекор всему, что я о нем знал, Артур Ремлингер не казался мне человеком, который мог перевезти бомбу, взорвать ее и убить кого-то. Напротив, он казался мне последним, о ком такое можно подумать. Тот же Чарли Квотерс проделал бы это с легкостью. Или убийца из старой кинохроники. По моему мнению, на лице Артура Ремлингера слово «убийца» написано не было.

Что на его лице было написано, так это «эксцентричный», «одинокий», «разочарованный», но также и «умный», «наблюдательный», «искушенный», «умеющий хорошо одеваться». Все, что восхищало меня (хоть я это и отрицал). А потому я решил — и в результате ко мне вернулась способность двигаться, лицо мое вновь обрело чувствительность, а руки перестало саднить, — что убийцей Артур Ремлингер не был. А вдруг эти американцы, несмотря на их имена и на то, что они из Детройта, вовсе не те, о ком говорил Чарли. Таким уж был склад моего ума. Мама написала в своей «хронике», что я считаю заслуживающими дотошного рассмотрения противоположности всего, что выглядит очевидным. Противоположность могла оказаться истиной. Недавний мой опыт по части всяческих истин мог обратить в очевидность мысль, что рано или поздно преступление оказывается способным совершить каждый, как бы мало ни походил он на преступника. Однако я не готов был поверить в это. Я не понимал, как удастся мне, если это окажется правдой, найти свое место в мире, — ведь я-то преступлений совершать не желал и считал самым важным на свете отыскать это место. И потому я изо всех сил старался уверить себя, что Артур Ремлингер не повинен в том, в чем его обвиняют, — такая вера казалась мне наилучшей во всех отношениях.