Ричард Форд - Канада

Предупредившие Артура подельники полагали, что двое мужчин, которые сейчас уже находились в пути — пересекали в черном «крайслере» Средний Запад, чтобы затем повернуть на север, к границе с Канадой, — к миссии своей относятся с прохладцей. Имена их были известны. Кросли, молодой муж дочери погибшего мистера Винсента, и мужчина постарше, отставной полицейский Джеппс, — не член семьи, его подключили к делу как человека опытного и здравомыслящего. И тот и другой не считали Ремлингера тем, кого они разыскивают. И поездка в далекий Саскачеван представлялась им не столько поисками преступника, сколько интересным приключением. Оба надеялись, что, если она обернется пустой затеей, им, глядишь, удастся пострелять гусей. И ни один из них не задумывался особо о том, что они будут делать, если Артур Ремлингер и вправду окажется преступником, а им удастся изобличить его, — что смогут предпринять, если предпринимать что-то придется, в чужой стране, где они никого и ничего, кроме языка, не знают: потребовать, чтобы он возвратился в Детройт (а как его заставишь?); вернуться назад без него и убедить полицию снова открыть дело (на основании каких улик?); похитить Артура, полноправного канадского гражданина, и перевезти его через государственную границу? (Как? И опять-таки, что с ним делать потом? Застрелить? Пистолеты у обоих имелись, это также было известно — и оказалось их роковой ошибкой.) Оба были рядовыми, незатейливыми трудягами, больше похожими на охотников, толпившихся по ночам в баре нашего отеля, чем на мстителей или вершителей правосудия. Скорее всего, сообщили Ремлингеру, они уже прикидывают, как приедут в «Леонард», присмотрятся к Артуру, ничего необычного в нем не увидят (хотя необычного в нем хватало), развернут «крайслер» и покатят обратно в Детройт. Две тысячи миль.

Если верить Чарли, беда — она же и причина, по которой мне следовало соблюдать осторожность и не разыгрывать идиота, — была в том, что Артур, услышав эту новость, помрачнел, обозлился и остервенился, а от мысли, что какие-то чужаки, знающие, кто он и что натворил, приедут сюда с намерением перетащить его через границу и поставить лицом к лицу со всеми его неудачами, в голове у него и вовсе помутилось. Его отец все еще жив. Будущее загублено. Обратившись к прошлому, он видит лишь совершенные им глупости. Психическое состояние Артура, сказал Чарли, и так-то оставляло желать лучшего. Способностью предъявлять себе обвинения он не обладал. В результате их предъявляла Артуру вся его жизнь. В его поведении произошли перемены, на которые мне следовало бы обратить внимание, но я не обратил.

Он провел здесь столько лет, продолжал Чарли, ожидая, что кто-то приедет и разоблачит его — исстрадавшегося от ожидания. Жизнь, проведенная в стоящем посреди пустыни, изнуряемом ветрами городке человеком отчужденным, одиноким, бессемейным; всей и компании-то у него было что Бокс, да Чарли, да Флоренс. Теперь еще я. Как он ее выдержал? — удивлялся я впоследствии. Кошмарный климат, нескончаемый календарь, безликие дни и все вокруг навсегда останется чужим. Невозможно, решил бы любой. Вот это и было тем, о чем «правильнее было бы спросить», — вопросом, которого Ремлингер не назвал, когда мы с ним сидели в кафе «Модерн». Просто сказал мне, что приспособился.

Но именно это и обратило Артура в того, кем он стал. В человека эксцентричного. Нетерпеливого. Подавленного. Отчасти помешанного. Ожесточенного разочарованиями. Застрявшего на одном этапе жизни и неспособного его завершить. (Завершить-то он мог бы, если б ему хватило смелости или воображения, чтобы уехать в места еще более чуждые и там спрятаться снова.) Чарли не без пренебрежения сказал: Артур все еще считает себя умным, наивным студентом, который никого убивать не собирался и страдает от того, что убил — по глупости и случайности, — но хочет, чтобы его избавили от наказания, потому что наказанием и без того уже стала вся его жизнь.

— Ты, — сказал Чарли. Мы успели миновать знак въезда в Форт-Ройал, в горстку приземистых зданий плюс «Леонард», в разросшуюся точку на карте прерий, и ехали по пыльной главной улице, с наступлением холодов опустевшей (пикапы больше не стояли у тротуаров, на зданиях почтовой конторы и банка пощелкивали под ветром флаги, закутанные горожане старались держаться поближе к стенам домов). — Ты смотри никому о нашем разговоре не проболтайся. Ни А-Эр. Ни Фло. Иначе я с тебя шкуру сдеру.