Хоакин Гутьеррес - Ты помнишь, брат

— Да, да, говорите, говорите!

— Вы не боитесь правды?

— Не боимся, не боимся, не боимся…

Маркиз оглядел всех, счастливый, гордый, будто дирижер свой оркестр.

— Ну так слушайте. — Он взял стакан ближайшего соседа, осушил до дна. — Слушайте. Гориллы устраивают переворот, хозяйничают, словно у себя в казарме — шагом марш, раз-два-три! — и превращают страну в кучу дерьма.

Но тут является демагог, наглый и сентиментальный, эдакий буржуа с претензиями. Браво-о-о, да здравствуе-е-ет! Освободительное движение сметет все препятствия на своем пути! — кричит он, взобравшись на ящик из-под сахара. Я дам вам свободу, мосты, конфеты! Для чего мосты, если у нас нет рек? Я дам вам реки! Толпа ревет от восторга. Вся страна увешана флагами, Уолл-стрит дает свое nihil obstat [39] Ничто не препятствует (лат.). , и он, как был, в драных штанах, взбирается на президентское кресло. Проходит год, президент растолстел, у него общая любовница с папским нунцием (высокая политика, сами понимаете), он отдает империалистам еще одну провинцию, присутствует на открытии сельской школы, где нет ни классных досок, ни парт, Первая Дама раздает сиротам мячики для пинг-понга, они же с голодухи пытаются раскусить их — может, это крутые яйца. Однако президент так жаден и ворует столько, что к концу года уже не хватает денег на пушки для генералов.

Тогда он придумывает новые налоги: кто разводит кур, кто мочится стоя, кто с женой не спит — все должны платить.

Растет недовольство; режим шатается, недовольных помельче президент назначает послами, чтоб они в благодарность за такую милость добыли ему долларов в Швейцарии, а истинных мятежников бросает в тюрьму. Но выхода уже нет. Триумвират из горилл сбрасывает президента. Волки празднуют свой триумф: читают «Те Deum» [40] «Тебя, господи» (лат.) — начальные слова католической молитвы. , устраивают шикарный массовый расстрел и вместо залога за долги вручают американскому атташе головы казненных бунтовщиков. Все начинается снова, карусель опять вертится. Вот! Вот настоящая история. И какая! Бедная, несчастная наша Америка!

Маркиз пытался улыбаться, но я видел — руки его дрожали; я поспешно отодвинул от него полный стакан, иначе он бы его опрокинул.

— Да, это так! — пролаял он, брызгая слюной. — Найдись сейчас хоть сотня Боливаров [41] Боливар Симон (1783 — 1830) — национальный герой Латинской Америки, руководитель борьбы за независимость испанских колоний в Южной Америке. или Сандино, все равно, даже такое вливание не оздоровит нас, не спасет от разложения. Да притом вливания подобного рода возможны в лучшем случае раз в сто лет, тут в аптеке лекарства не купишь.

— От какого размножения? — спросил прыщавый поэт.

— От разложения, идиот!

— Да, я его вижу, вижу его, он идет, — завопила вдруг в трансе Карлота, — он идет, завернувшись в знамя. Я вижу его глаза!

Шум еще усилился. Мы уселись вдвоем на полу в уголке.

— Будь здоров, Маркиз, друг!

— Будь здоров! — За кого пьем?

— За Сандино, за Панчо Вилью [42] Вилья Франсиско (1877 — 1923) — руководитель крестьянского движения в период мексиканской революции 1910–1917 гг. Панчо — уменьшительное от Франсиско. , за Тупака Амару [43] Тупак Амару — имя, под которым известен Хосе Габриэль Кондорканки (ок. 1740 — 1781), руководитель крупнейшего восстания индейцев в Перу. Был схвачен и казнен испанцами. !

— А за Рекабаррена [44] Рекабаррен Луис Эмилио (1876 — 1924) — один из основателей Социалистической рабочей партии Чили (в 1912 г.), преобразованной в 1922 г. в Коммунистическую партию Чили. ?

— Ладно, давай, согласен.

— А за Марти [45] Марти Хосе (1853 — 1895) — национальный герой Кубы, писатель, основатель Кубинской революционной партии. На Кубе его называют Апостолом. ?

— За Апостола уж конечно обязательно. И за Сапату.

А за всяких там айа и бетанкуров — ни за что на свете.

Он несколько раз повторил «ни за что на свете» и вдруг, к моему изумлению, разрыдался.

Подбежала фиолетовая девушка, опустилась; возле нас на колени:

— Вы что тут делаете? Я тоже хочу.

— Тосты поднимаем.

— За кого?

Маркиз вытер лицо полой.

— За Приапа.

— За кого?

— За Приапа, любовь моя, за бога Пропонтиды. За того, кто вложил в мужчину желание, а в женщину страсть.

— Прелестно, за него, за него! — воскликнула она радостно.

С этой минуты комната словно наполнилась стаями морских коньков, сверкающих всеми цветами радуги медуз, каких-то чудищ… плясали туманные вихри. Никто не понимал ничего. Вавилонское столпотворение, да и только. Раскупоривали еще и еще бутылки, каждый тянул фальшиво свое. Донья Памела преподнесла Маркизу несколько платочков с вышитым в уголке «М». «Пусть высморкается! Пусть высморкается!» Верни совсем одурел — схватил сосуд с сердцем художника и, поливая всех формалином, декламировал «Быть или не быть». Карлота расстегнула на мне рубашку, а я люблю, когда меня любят, и шумное веселье мне тоже по вкусу. Ну и ночка, ну и пьянка! Я совру, если скажу, будто все хорошо помню. Ах, да, помню еще вот что: фигуры спящих в самых причудливых позах, очередная Эусапиа Палладино поводит глазами, из-под кровати несутся подозрительные вздохи, Маркиз храпит, фиолетовая девушка вообразила себя Айседорой Дункан, а добрая, кроткая донья Памела пытается уложить поудобнее торчащие из кресла явно лишние ноги, подбирает окурки и скорбными глазами созерцает дыры, прожженные в ковре.