Виктор Ерофеев - Страшный суд. Пять рек жизни. Бог Х (сборник)

А ведь КГБ разрешил мне поездку в ГДР, чтобы проверить мою репутацию! Я думал, меня арестуют!

— Арестовали?

— Нет. Вот вы послушайте…

— Пристрелите меня, пожалуйста, — взмолился адвокат. — Я потерял смысл жизни. Вы верите в самоубийство?

— Вы меня пугаете, адвокат. Мы на пароходе, а не на волшебной горе под новогодней елкой.

— Мальчики! — раздался милый голосок Лоры Павловны. — Смена белья!

Она, кажется, подталкивала меня к гомосексуализму.

— До свидания, — протянул я ему руку.

— Берлинской стены никогда не существовало, — ядовито прошипел адвокат прямо мне в лицо.

— Не понял. Сговорились с капитаном?

— Нет, — твердо сказал адвокат.

«Боже, как грустна наша Россия!» — воскликнул Пушкин, когда Гоголь прочел ему «Мертвые души».

Странное восклицание. Я нигде не видел более веселой страны, чем Россия. Да, больная! да самая хамская в мире! да! — но очень веселая. Глубоко веселая у меня родина. И «Мертвые души» — веселый роман. Я, например, читаю его и смеюсь. А что Европа? Европа бесит меня своей анальной уютностью. Мне хочется говорить ей гадости. Но все гадости уже сказаны. Из дикого русского далека я кричу, что Рейн — сточная канава. Но что предложить взамен? Выхода нет. Есть только вход в уютность.

Как грустна Германия! Как грустны ее бары, афиши, витрины, ночные кабаки, рынки цветов, туристические барахолки! Как меланхолична ее еда! Почему, глядя на все ее благополучие, так неотвратимо хочется разрыдаться? Как грустны ее велосипедисты! Ей нельзя ни помочь, ни помешать.

В Страсбурге я испытываю ощущение временной передышки. Фальшивое чувство, но родственные звук и свет Франции, даже через заслонку особой эльзасской реальности, меня успокаивают. Если переворот не удастся, я эмигрирую к французским сырам и клумбам. Стриженая Франция пахнет самшитом.

— Нет, Берлин тоже ничего, — сказала немка.

— Альтер-эго ты мое луковое. Когда победит наша революция, я превращу Берлин в зоопарк. Напущу туда много львов, тигров, волков и бездомных собак.

— Муры-муры, — расположилась ко мне немка, заслоняя капитана, дремлющего в полосатом шезлонге.

— Затмение! Отодвинься!

— Мне не мешает, — полуосознанно произнес капитан.

— Нет, не ладно! Я нигде не видел столько бездомных собак, как в Румынии! Они даже бежали по взлетному полю международного аэродрома в Бухаресте и лаяли на мой самолет, когда я взлетал в Москву. А еще я их видел на военном мемориальном кладбище. Мне показалось, что это духи румынского военного гения. Меня вдохновило бесконечное здание парламента, выстроенное Чаушеску. Габи сказала мне на четвереньках в дельте Дуная, что Румыния — конченая страна.

— Я не была с тобой в дельте Дуная, — сказала немка.

— Другая Габи! Вас тоже, как нерезаных собак. Дельта Дуная. В камышах староверы в цыганских одеждах. Придурковатые румыны с фольклорными лицами. Ну, почему так: чуть в сторону от канонов Европы, и… камыши!

— Вертолет сбит, — вбежала Лора Павловна.

— А где помощник капитана? — спросил я. — Где этот маньяк-контрреволюционер?

— Ищем, — сказала Лора Павловна.

— Дзержинский бы уже давно нашел, — сказал я. — Я думаю, адвокат знает. У него всезнающие глаза. Идите помучайте адвоката. Он скажет.

Я выгнал адвоката пинками под зад. Мы остались втроем. Жена адвоката перестала плакать.

— Муж у меня глупый, — сказала она. — Надоел. Посмотрите, какие у меня черные чулки.

— Ну, давай посмотрим, — сказала немка, усаживаясь.

— Пошли лучше купаться, — сказал я. — Оттянемся.

— Нет, давай посмотрим, — сказала немка.

— Нет, вы сначала послушайте мою историю, — сказал я. — Руководитель нашей группы был советский третьестепенный писатель-маринист. Трусы в цветочки.

Сейчас они начнут раздвигать друг другу худые, как венские стулья, ноги, задирать платья и говорить о злодеяниях Штази. Если поездка по Рейну тебе предлагает четыре страны, выбора не миновать: Швейцария, Франция, Германия, Голландия.

— Что вы думаете об объединении Европы? — спросил капитан.

— Пустое, — ответил я. — Европа в русской мысли всегда была цельной. Мне здесь часто говорят: Европы не существует, все страны — разные. Мы разные! Мы разные! Ну, конечно! Все вы такие разные! Но при этом такие одинаковые. Это как византийское кредо Троицы: неслияны и нераздельны.

Золото Рейна — девиз обладания. Европа состоит из глагола иметь , из его спряжений и видов.