Виктор Ерофеев: Пять рек жизни

Виктор Ерофеев

Пять рек жизни

"У каждого есть своя пятая река. Не спи, соберись, не трать время, ищи, дыши, свирищи, никто тебе не поможет, сам найди - не пожалеешь. Найди ее и разомкни цепь: сон-жизнь-слово-смерть-любовь... Если замысел угадан правильно, то вот оно - золотое руно."

Бог - един. (Бог)

ИСТОРИЧЕСКИЙ ОРГАЗМ НА ВОЛГЕ В СТАЛИНГРАДЕ

"Путешествия укорачивают жизнь... Чтение о них делают ее практически бесконечной."

НАПРАСНОЕ ЖУРЧАНИЕ СТРУЙ

Меня всегда беспокоило то, что Волга впадает в Каспийское море. Такая большая, такая многозначительная река, а впадает конкретно в никуда. Другие реки как реки текут осмысленно, прогрессивно в мировой океан, телеологически осуществляя круговорот воды в природе, а Волга замкнулась сама в себе и задраилась, как у Канта. В этом есть особенный вид предательства. Волга собирает воду у других русских рек (идите ко мне! втекайте в меня!), те к ней льнут, втекают доверчиво, а она транжирит и разбазаривает. Лежишь в высокой июльской траве под серебристой сенью ив на берегу нежнейшего притока, какой-нибудь шаловливой Истры, ну просто спицы в волжской колеснице, и думаешь: вот напрасное журчание струй, бесцельное предприятие. Так вся православная энергия сливается в мусульманский отстойник. Не в том ли причина русской многострадальности? Хотя, с другой стороны, как хорошо никуда никогда не впадать! Все при деле, а ты - без вещей. Как хорошо выпасть из всемирной закономерности и течь мимо, веселясь и ленивясь! Жуки ползают, кукушки кукуют, дети купаются. Церковь на косогоре отражается в речке. Благодать. Родина. Июльское оцепенение. Между пальцев ног чавкает теплый ил. - Есть ли у нас будущее? - жужжат дети. - Есть ли у нас крылья? - поют насекомые. - Есть ли у меня надежда? - кукует церковь. Я сворачиваю пейзаж в рулон. Пищит все живое. Помедлив, я разворачиваю.

ВЫБОР ПОСУДЫ

- Зачем вам пустая банка? - говорит капитан. - Да так, - говорю я, смущенно пряча пустую банку за спину. - Кажется, - подозрительно щурится он, -вы задумали что-то недоброе. У вас плохая репутация. Вы действуете по заданию? - Нет. - Тогда зачем вам банка? - Какая еще банка!? - Та, которую вы прячете за спиной! - Ах, эта! - Вы хотите повернуть Волгу к мировому океану? - Я хотел, но передумал. - Почему? - Не знаю. Я против насилия над природой. - Ну, хорошо. Зачем вам банка? - Капитан, я скажу, но только пусть это будет между нами. - Говорите. - Я хочу ее наполнить водой из Волги. - Каким это образом? - Ну, просто зачерпну. - И что дальше? - Ничего. - Зачем вам вода из Волги? - Для анализа. - Какого еще анализа? - Целевого. - Это запрещено. - Что запрещено? - Брать воду из Волги на анализ. - Где это сказано? - Что сказано? - Что запрещено. - Вам что, закон показать? - Да. - Знаете, что? - Что? - Отдайте банку. - Нет. Не отдам. - Отдайте по-хорошему. - Капитан, ну чего вы как маленький. - Нет, это вы, как маленький. Корчите из себя пророка! - Капитан, смотрите, что у меня есть. - Уберите. Уберите немедленно! Уберите! - Ну я же могу взять другую банку. - Сначала отдайте мне эту. - Нате! Берите! - И если я вас увижу с какой-либо другой пустой посудой... Имейте в виду! - Вы меня пугаете? - Я вас предупредил.

ВЫБОР СПУТНИЦЫ

- Вот сука, капитан! - сказал я моей спутнице. - Отнял банку! Отнял банку в свободной стране! - Свободной стране! - отозвалась спутница. - Обещал утопить! - Как же нам быть? - испугалась она. - Ждать. Волга - бетон русского мифа. Не река, а автострада слез. Я все время откладывал поездку вниз по Волге, как обязательную, если не принудительную, командировку в поисках пошлости. Я ссылался на занятость, исчерпанность сентиментальной темы и без труда находил себе оправдание. К тому же, я был отравлен своими юношескими впечатлениями от мимолетных, почти случайных дотрагиваний до таких волжских прелестей, как пасхальная ночь в ярославской церкви, где старушки падали в обморок от толчеи и духоты, но не могли упасть по недостатку места и продолжали качаться вместе с толпой, потеряв сознание, с закатившимися зрачками. Длинноволосым тинэйджером в конце первомайских праздников я ехал из Углича в Москву в переполненном вагоне, вонявшем липкими носками и потом, и ночью мужик принялся блевать, рядом со мной, и его жена, не зная, что делать, стала подставлять ему, вместо тазика, его же собственные ботинки, сначала один, потом - второй. Мужик наполнил их до отказа блевотиной и облегченно захрапел. Ботинки, полные блевотины - это и была моя Волга, с красными выцветшими флагами, серпами и молотами, мертвыми магазинами, пахнущими дешевым коричневым мылом. И то, что в Угличе три века назад убили царевича Дмитрия, было, после этих ботинок, для меня вовсе не удивительно. Через полжизни, измученный дурными предчувствиями, с тяжелым неверием в народную мудрость, я, наконец, решился на подвиг подглядывания: что же там с ними на Волге делается? Спились окончательно? Осатанели? Подохли? Я внутренне подготовился к смертельной скорби и циничной усмешке, как будто шел на трагедию в театр. Оставалось лишь тщательно выбрать спутницу, чтобы кормить в антрактах мороженым.