Виктор Ерофеев - Страшный суд. Пять рек жизни. Бог Х (сборник)

— Не найдете, Лора, пеняйте на себя.

— Я хочу видеть твой черный треугольник! — заорала немка в лицо адвокатши.

— У вас есть стрингеры? — спросил я Лору Павловну. — Идите, Муся, сбейте вертолет.

Немка заерзала. Вернее, так. Жена адвоката в ночной рубашке что-то ищет на полу в Италии. Над Сиеной синее небо. Жена адвоката наклоняется, и тут моя немка видит все и засыпает со стоном. Она утверждает, что я должен ее любить, несмотря на то, что она седая, прыщавая и с жирной кожей.

— Ну, когда вы будете, наконец, меня вешать? — спросил капитан.

— Сначала устроим над вами суд, — сказал я.

— А, может быть, я устрою над вами суд? — сказал капитан с ненужным вызовом.

Не зря Хомяков с Данилевским повсеместно жаловались, что Европа применяет к России метод двойного стандарта. Они делают, что хотят, а нам нельзя, некультурно. Они удерживают басков и Корсику, а от нас требуют государственного полураспада.

— Я буду мстить за каждый взгляд презрения, — говорю я адвокату, — который вы тут бросаете на русского человека.

— Вы все — мафиози, — отвечает он мне из последних сил, как герой. — У вас все замешано на страхе.

Но вот на его глазах я начинаю засовывать бутылки лимонада в разные отверстия его жены, и адвокат уже готов на мирные переговоры. Он просит прощения. Он говорит, что Москва — самый красивый город в мире. Оказывается, он — воскресный художник. Балуется кистью, не прочь подурачиться. Страсбургский парламент направляет на наш броненосец своих послов в дорогих желтых галстуках, чтобы договориться. Я приветствую этот мюнхенский дух Европы, ее перманентное дезертирство.

Немка нашла, что я не европеец, но это для меня, скорее, комплимент. Для них, с их европоцентризмом, жить в Европе все равно, что быть дворянином. Но мне, по жизни, милее бояре. В Дюссельдорфе она даже попыталась устроить мне скандал из-за моих звонков домой, но скандала не вышло: я взял ее за хвост и бросил, как селедку, в воду.

— Позвольте рассказать вам одну нравоучительную историю? — сказал я адвокату, беря его за последнюю пуговицу пиджака. Остальные оказались оторванными.

— Лора пришьет, не бойтесь, — заверил я. — В ней есть своя холодность, я бы даже сказал, отчужденность, но она любопытна, а, следовательно, пришьет.

— Слушаю вас со вниманием, — сказал адвокат.

— В 1983 году, если не ошибаюсь, я приехал с мелкими советскими писателями в Восточный Берлин.

— Вы были советским писателем? — с уважением спросил адвокат.

— Я был, ну что ли, инакомыслящим.

Адвокат померк.

— Нет, я не то, что наши французские пассажиры, которые то и дело вспоминают о Сопротивлении, но путают его с наполеоновскими войнами. У меня нет комплекса старого партизана.

— Ну, хорошо, — продолжал я, — я тоже был немножко советским писателем. Семь месяцев и тринадцать дней.

— Тогда рассказывайте, — сказал адвокат.

— В нашей группе был один товарищ по имени Миша. Он показался мне интеллигентнее прочих.

— Где моя жена? — не в меру резко спросил адвокат.

Он лежал на соломенной подстилке на полу камеры.

— Жена ваша стала революционеркой и забыла о вашем существовании, — сказал я неполную правду.

— Ну, что вы хотели мне рассказать? — раздраженно спросил он.

— Боже, как вы тут воняете! — изумился я. — Ну, так слушайте. Миша решил, то есть он сначала сошел с ума от ежедневного пьянства, а потом вдруг полез на Брандербургские ворота, понимаете, прямо в центре города, мне звонят из «Аэрофлота» в три часа ночи, где Миша, а Миша лезет через стену, и что мне остается делать, не закладывать же начальнику, а они, когда все были в Бухенвальде, думали, я против их венка, а мне тоже было жалко жертв лагеря, я со всеми поклонился, а в Веймаре постучал по крышке гроба сначала Гете, а потом Шиллеру, просто так, без всякого политического высокомерия, а когда его оттуда сняли пограничники, он сказал… — тут я принялся хохотать, — что это я его послал на Запад через стену.

Мы молчали, со вспотевшими лицами.

— Дальше, — сказал адвокат.

— Миша сказал, что я его послал в Западный Берлин, обещав доллары и красивых женщин. Он до сих пор так думает.

— Пристрелите меня, — попросил адвокат.

— Постойте, дайте рассказать! — разозлился я. — Назавтра я вошел в столовую, где питались советские писатели. Они увидели меня и замерли с ложками манной каши. Они подумали, кого это я следующим пошлю на Запад.