Яков Шехтер - Любовь и СМЕРШ (сборник)

«Вот теперь я действительно годен для супа», — подумал он, безуспешно пытаясь промокнуть мокрое лицо еще более мокрым платком.

В квартире реб Мойше стояла сумрачная тишина. Через прикрытые жалюзи еле пробивался свет улицы, а тихонько жужжавший кондиционер разносил по комнатам волны райской прохлады. Хозяин усадил Шаю на диван и принес графин ледяной воды. Напившись и подсохнув, Шая приступил к разговору.

— Реб Мойше, — спросил он, — вы слышали, биржа падает?

Реб Мойше улыбнулся и не ответил.

— Значит, доллар подскочит, — продолжал Шая, — цены поднимутся, многодетные семьи перейдут на более экономный рацион. Как вы думаете, не стоит ли прикупить суповые концентраты?

— Ах, вот вы о чем? — снова улыбнулся реб Мойше. — А мне казалось, что вы пришли поговорить о вчерашнем.

Шая проглотил комок в горле и кивнул.

— Наша встреча напомнила мне одну историю, — продолжил реб Мойше.

— Один молодой хасид принялся во время молитвы копировать Ребе. Он так же ходил взад-вперед при чтении «Теилим», так же воздевал руки к небу, читая «Шмонэ Эсрэ», так же низко склонялся, принимая на себя субботу в конце «Леха доди». Ему казалось, будто повторяя движения Ребе, он тем самым как-то приближается к его духовному уровню. После одной из таких молитв, произнесенных особенно горячо, к нему подошел старый хасид и тихонько произнес:

— Тебя можно посылать к резнику.

Юноша обомлел.

— Видишь ли, — продолжил старик, — если курица начинает петь петухом — ее место в кастрюле.

Ты спросишь меня почему? Книга «Зогар» говорит: «когда приходит время кукарекать, петух ощущает жжение под крыльями и начинает кричать».

Курица ничего не ощущает, она просто подражает петуху, выдает себя не за ту, кто она есть на самом деле. Значит, она сошла с ума, бедная курица, и ей пора в суп.

— Но я, при чем здесь я!? — вскричал Шая. — Какие-то хасиды, курицы, резники, раввины! Реб Мойше, вы просто морочите мне голову, реб Мойше!

— Увы, — сказал реб Мойше, — вы не понимаете намеков. Тогда посмотрите в зеркало.

Шая послушно подошел к буфету. Сквозь рюмки и блюдца на него смотрело обыкновенное лицо среднестатистического жителя Бней-Брака: грустные еврейские глаза, длинная борода, черная шляпа. Оно ему понравилось, это лицо, и Шая незамедлительно сообщил об этом реб Мойше.

— Видите ли, реб Шая, — произнес тот, переставая улыбаться, — человек в такой шляпе не ездит по субботам на пляж. А если он все-таки ее носит, и при этом таки ездит — его пора вести к резнику. В переносном, конечно, смысле.

— Да какая вам разница, куда я езжу!? — возмутился Шая. — Вам ведь нужно, чтоб я просто не выделялся из вашей толпы — вот я и не выделяюсь. Но хоть один день в неделю у меня должна быть возможность побыть самим собой, я вас спрашиваю?

— Самим собой надо оставаться все дни всех недель, — ответил реб Мойше. — Я понимаю, в России вас не учили Торе, не объясняли смысла еврейских обычаев. Но в любом народе, даже среди папуасов, существуют элементарные нормы морали, главная из которых: не врать. Ни себе самому, ни окружающим.

Шая молчал. Крыть было нечем. Он ведь и в самом деле считал, что обман не такой уж великий грех. И потому врал Шая как мог, и по-мелкому и по-крупному, а в душе был убежден, что так поступают все, даже раввины, только делают это более изощренно и ловко.

— Когда мы умрем, — реб Мойше вдруг завернул разговор в совсем другую сторону, — и предстанем перед последним Судом, нам всем зададут один и то же вопрос: искал ли ты правду? Был ли честен в ее поиске?

Шае вдруг стало не по себе. «Что они хотят от меня? — думал он, продолжая смотреть в глаза реб Мойше. — Почему не могут сообразить, что сорок лет меня учили смеяться над религией и верить в совсем другое. Даже если они правы, я просто не могу, не в силах с ними согласиться».

— Реб Мойше, — наконец вымолвил он. — Реб Мойше, я не курица, я человек. А вы меня из-за каких-то паршивых штанов готовы без соли сварить.

— Реб Шая, — ответил реб Мойше, — я прошу вас, не петушитесь. Вам, наверное, нелегко жить возле нас, так же как и нам рядом с вами. Но ведь мы все евреи, один народ, значит — в конце концов, сумеем найти общий язык.

— Конечно, сумеем, — согласился Шая и передвинул шляпу на затылок. Струйка воздуха, еще не успевшего остыть под шляпой, обдала теплом шею.

«А ведь снаружи по-прежнему тридцать восемь градусов», — грустно подумал Шая и стал прощаться. Жизнь, казавшаяся такой и ясной в прохладных сумерках квартиры, соприкоснувшись с жаром улицы, вновь теряла смысл.