Хосе Гарсия Вилья - Во имя жизни

Как только Фил проснулся, он заметил за окном какую-то белизну, совершенно необычную для ноябрьского утра. Вчера весь день Чикаго был городом-призраком, сонным ущельем, вялым и серым, туманным и бессолнечным с восхода и до полудня, когда облака вдруг собрались в вилки цветной капусты, и сразу за тем упали сумерки. На улицах зажглись фонари, тусклые, будто грязные лампы столетней давности, и небоскребы превратились в чудовищ с тысячами плачущих глаз. Но теперь, теперь сам воздух сверкал и светился, и Фил понял, в чем дело, и закричал:

— Снег! Идет снег!

Тони, спавший в соседней комнате, проснулся.

— Что стряслось? — спросил он.

— Снег идет, — сказал Фил, глядя на кружащиеся снежинки и радостно улыбаясь, словно он сам заказал все это и теперь был счастлив, что ему вовремя доставили такой чудесный снегопад.

— О, это им понравится, обязательно понравится, — повторял он почти про себя.

Из спальни донесся стон матраса, глухой, фальшивый аккорд провисших пружин.

— Кому это понравится? — послышался голос Тони, когда матрас умолк.

Фил не ответил, и Тони спросил снова, в раздражении повысив голос.

— Танцорам, конечно, — сказал Фил, глядя в сторону спальной. — Они приедут сегодня. Может быть, уже приехали. И они увидят этот снег и пройдут по нему. Это будет их первый снег в жизни, я знаю. Теперь им будет о чем вспоминать, когда они уедут из Чикаго.

— А может, в Нью-Йорке тоже шел снег, когда они там были? — спросил Тони, и слова его еле донеслись сквозь скрип и скрежет терзаемых пружин.

— Снег в Нью-Йорке в начале ноября? — сказал Фил. — Ты рехнулся...

— Это еще посмотреть, кто рехнулся! — ответил Тони. — С тех пор как ты услышал об этих танцорах с Филиппинских островов, которые должны приехать в Чикаго, ты ведешь себя как круглый дурак. Совсем спятил. Как будто они приезжают специально для тебя.

Тони хихикнул.

Услышав это, Фил покраснел. Может, и в самом деле он принял слишком горячо известие о том, что танцоры из Нью-Йорка приедут в Чикаго, но он ничего не мог с собой поделать. Тони правду сказал: ему в самом деле казалось, будто танцоры приедут в Чикаго специально для него.

Филомону Акайяну, филиппинцу, гражданину США, исполнилось пятьдесят. Он был капралом в армии США и проходил обучение в Сан-Луис-Обиспо, в Калифорнии, когда его с почетом демобилизовали, подобно тысячам других таких же счастливчиков, для которых война внезапно кончилась в тот самый день, после Хиросимы, и которым так и не довелось пролить кровь за родину. Вместо этого через несколько месяцев он получил документы гражданина США. Тысячи таких же, как он, одетых в свои мундиры, подтянутых и низкорослых, стояли по стойке смирно на торжественном построении под палящим солнцем и хором, как на благодарственном молебне в его родной Лунете, произносили слова присяги знамени и государству, которое он воплощал. Почти сразу же после этого ему снова пришлось искать работу. Для новоиспеченного гражданина США работа означала всевозможные занятия во всевозможных местах: на фабриках, в больницах и гостиницах; приходилось ухаживать за розами и столетним инвалидом позапрошлой войны, быть официантом и поваром и заниматься множеством других странных дел, которые даже не имеют названия. Сейчас он был полицейским охранником в почтовом отделении. У него хранились фотографии, где он был снят в полной форме, в слишком просторном и длинном кителе, и походил на кого угодно — на музыканта, швейцара, трубача из Армии спасения, — но только не на полицейского охранника.

Он был на несколько лет моложе Тони — Антонио Баталлера, бывшего проводника спальных пульмановских вагонов, теперь пенсионера, но выглядел гораздо старше, несмотря на то, что Тони последние два года почти не вставал с постели, пораженный какой-то прогрессирующей болезнью, которая ставила в тупик врачей. По всему телу кожа у Тони шелушилась, захватывая все более обширные участки. Вначале он думал, что это всего только лишай, кожная болезнь, весьма распространенная среди юношей на Филиппинах. Все началось с шеи, а теперь недуг добрался до рук и ног. Лицо его выглядело так, словно он только-только начал выздоравливать после ожогов. И все же это было молодое лицо, гораздо моложе, чем у Фила, который всегда выглядел старообразно.

— Я становлюсь белым человеком, — однажды сказал Тони, тихонько хихикая.

Наверное, такое хихиканье услышал Фил и сейчас, но сейчас оно показалось ему ехидным, оскорбительным.