Хосе Вилья: Человек, который был похож на Рисаля

Жил-был человек, очень похожий на Рисаля. Лицо его было печально и печальными были его глаза — даже тогда, когда он радовался. Волосы сидели на его голове черной курицей-наседкой; наседка опустила одно крыло, и оно черной тучей закрыло правую сторону его лба. Он был тщедушен, и его темная кожа была сморщенной, как будто его окунули в клей и клей ссохся. Сердясь, он оставался таким же тихим, как всегда, только стучали его полусгнившие, желтые, квадратные зубы.

Он выглядел совсем незначительным человеком, если не считать его лица, которое напоминало лицо Рисаля. Он всегда был скован, старался держаться в тени, и ритм его жизни был томительно однообразным. Однако он всегда оставался чувствительным к тому, что происходило вокруг него, но нравилось это ему или нет — он соглашался со всем, не говоря ни слова. Иногда во время купания он смотрел на свое нагое тело и сгибал руки, пробуя силу своих мышц, и очень огорчался, видя, как он слаб, но потом успокаивался и продолжал купание.

У него были узкие покатые плечи и очень тонкая шея. Посреди его груди шла глубокая ложбинка, и иногда он воображал, что это длинная река, что она несет в своих водах тревогу и эта тревога оседает в его груди. Но если река, катившая свои воды посередине его груди, и оставляла такой осадок, ложился он где-то совсем глубоко, потому что человек был очень тихим и безобидным.

Своей жене он был верен и любил ее — как любил и двоих детей, которых она ему родила. Дети были худы и прожорливы; они (он знал это) не были красивы, но все равно он любил их. Когда было не о чем думать, он думал о них, и его сердце переполнялось гордым и радостным чувством.

Его жена была невысокой молодой женщиной с маленькой темной родинкой на шее у затылка. Он любил эту родинку, и иногда ему хотелось до нее дотронуться, чтобы узнать, какая она на ощупь. Он думал, что если он прижмет к ней мизинец, жене, может быть, станет щекотно и она засмеется. Но он был робок и боялся показаться смешным. Он так и не набрался смелости дотронуться до родинки, и жена так никогда и не узнала о его маленьком тайном желании.

Когда она вышла за него замуж, он был старше невесты на половину ее возраста. Свадьбы не было, потому что оба они были бедны, и день прошел совсем скучно, но ночью они спали вместе. Она и теперь была еще молода, хотя уже не так стройна, как прежде. Она часто одевалась в зеленое, и ему это нравилось, потому что этот цвет напоминал ему о деревьях. Он был плотником и любил деревья за то, что они давали свежую, ароматную, плотную древесину. Однажды он даже сказал жене, что ему хотелось бы жить с ней в деревне, где пышность зелени рождает радость. Здесь, в городе, сказал он, зелень бесцветна и не заполняет пустоту в душах людей.

Он говорил ей такие вещи, потому что в душе он был поэтом и испытывал желания, которые (он знал это) ничто вещественное не могло утолить. Иногда в его воображении рождалось что-то прекрасное, но ему не хватало слов, чтобы передать эти мысли. Когда он не мог их высказать, он прикладывал руки к вискам и закрывал глаза, а его губы дрожали. В таких случаях жена смотрела на него и молчала, потому что она не понимала его и даже думала, что он немного сумасшедший.

Он сказал однажды:

— Не будь я плотником и бедняком, мои руки были бы красивыми.

Он сказал это, глядя на свои обезображенные работой руки, в то время как жена расстилала на полу их спальную циновку. Жена, не понимавшая его, смотрела на него сочувственно, и он подумал, отвечая на ее взгляд, что она прекрасна, и это она поняла.

Однажды с этим тихим и скромным человеком случилось несчастье. Как плотнику, ему приходилось пользоваться в работе молотком, гвоздями и долотом. Он обрабатывал доску, когда долото вдруг соскользнуло и вонзилось ему в палец ноги. Из раны хлынула кровь. От сильной боли он потерял сознание, и десятник велел вызвать «скорую помощь». Машина отвезла его в больницу. Там ему ампутировали палец.

Когда он вернулся домой, жена стала выговаривать ему за его неосторожность. Она плакала, но в ее голосе звучал упрек: «Так уж много у тебя пальцев, что тебе надо было отрезать один?»

— Но я ведь не нарочно, — говорил он, оправдываясь перед ней.

Когда нога зажила, он стал ходить, слегка прихрамывая, и жена насмешливо сказала ему:

— Ты научился танцевать.

Но он решил, что она его просто поддразнивает, и не обиделся на нее.

Когда его дочь достигла школьного возраста, он записал ее в городскую школу. Как отец, он гордился ею и каждое утро перед уходом в школу давал ей несколько сентаво, чтобы она могла что-нибудь себе купить. Иногда она просила больше, и он давал ей, отказывая себе на этот день в сигаретах.