Эндрю Шон Грир - Невозможные жизни Греты Уэллс

Но вернемся назад, в то первое утро, когда я обнаружила непорядок.

Три недели назад, проснувшись, я заметила неладное. За день до этого был 1985 год, доктор Черлетти, внимательно рассматривающий меня. Далее: «Доброе утро, дорогая, как ты себя чувствуешь?» Снова Натан. Снова лежит рядом со мной и улыбается. Руке тяжело от гипса. 1941-й год вместо 1918-го.

– Это не то… – начала я, но, конечно, не могла досказать остального.

Он нахмурился и спросил:

– Не то? Ты о процедуре?

«Давай уедем. У моего отца есть ферма на севере». Она уехала туда с Лео, и конденсатор Черлетти больше не использовался.

Что случится, если одна из нас пропустит процедуру? Вот и ответ: дверь закроется. Мы словно двигались по кольцевой линии подземки, и, если одна из станций закрывалась на ремонт – кто-то пропускал процедуру, – поезд проносился мимо. Одна Грета вышла из игры, а мы, две остальные, могли только меняться местами друг с другом до ее возвращения. Не могла же я объяснять Натану, что Греты рассинхронизировались, последовательность нарушена: три бусины оказались неправильно нанизаны на нитку.

– Ничего, дорогой, я в порядке. Похоже, Фи проснулся.

– Она пропустила процедуру у Черлетти, – сказала я Рут на следующий день, снова пробудившись в 1985 году. – Пока она не вернется, я смогу попадать только сюда и в сорок первый.

– Расскажи о своем сыне.

Тетя не уставала восхищаться моими путешествиями. Я рассказала ей о Фи, о том, как он облизывает палец и оставляет в сахарнице крохотные ямки, когда мы не смотрим, о подаренном дядей Иксом Порошке невидимости, который Фи все еще пытается использовать, хотя тот давно уже выдохся.

– А Натан, должно быть, забавно выглядит без бороды, – со смехом сказала Рут.

Но я понимала – хотя сама Рут никогда об этом не заговаривала, что она, как и любой из нас, ждет рассказов о себе. Я тактично избегала этой темы и поэтому перешла к миссис Грин, расхаживающей по дому на манер горничной из готического романа.

– Мне кажется, – заметила она, – что ты скучаешь по обоим мирам.

Вот так я перемещалась туда и обратно: по средам отправлялась в очередное утро 1941 года, а по четвергам возвращалась в 1985-й. Я готовила еду для мужа и сына, пробиралась через одинокую жизнь другого человека и каждый раз, пробуждаясь, думала: когда же та, третья, явится обратно, чтобы восстановилось привычное чередование миров? Я не знала, что так сильно буду по этому скучать. Я не ожидала, что буду так завидовать ее жизни.

Я прочла дневник, который Грета 1918 года вела, пока не участвовала в наших перемещениях. Я видела билеты на поезд и багажные квитанции, засунутые между страницами. И вот как мне видятся дни, проведенные ею вместе с любимым Лео.

Повсюду еще были расклеены плакаты военного времени, предостерегавшие от ненужных поездок. Грета и Лео приехали в Бостон и четыре часа ждали другой поезд. Они бродили по заснеженному городу, купили для Лео в ломбарде дешевое золотое кольцо, чтобы упредить возможные вопросы. Наконец они добрались до нужной станции и вышли на покрытую гравием площадку с маленьким сараем. Постройка с дровяной печью предназначалась для обогрева железнодорожников, и те недовольно посмотрели на незнакомцев. Он согревал дыханием ее холодные руки и улыбался, пока, словно видение из русского романа, не показались сани, запряженные старой седой лошадкой. Сани скользили по снегу, а эти двое, прижавшись друг к другу, потягивали кофе и соприкасались руками, спрятанными в меха, пальто и перчатки. Под серо-фланелевым небом бесконечной чередой тянулись деревья. Нигде не было видно ни животных, ни домов, ни людей.

Они подъехали к маленькому каменному домику, где имелись только кухонная плита, камин и кровать, превращенная в диван при помощи множества подушек. Дом прилегал к длинной каменной стене, сложенной из булыжников, которые фермеры проклинали на протяжении многих веков. По другую сторону стены стоял еще один домик со ставнями на окне: из окна выглядывала белая голова пастушьей собаки, глазевшей мимо них, на дорогу. «Что этот пес высматривает?» – подумала она вслух, и возница впервые нарушил свое молчание: «Хозяина. Остальное его не интересует». Кивнув, он удалился. У двери стоял мешок с провизией, должно быть доставленный этим же возницей накануне; Лео подошел к мешку, достал колбасу и принялся жевать ее с довольным видом. Было слышно, как лошадь тяжело переступает по снегу. Грета рассматривала спокойный зимний пейзаж. Стоило ей отвернуться от окна, как Лео принялся ее целовать.