Эндрю Шон Грир - Невозможные жизни Греты Уэллс

Несколько дней спустя я проснулась рядом со спящим Натаном. Голова его была неподвижна и красива, словно вытесанная из камня. Я долго, очень долго лежала и смотрела на него. Он мирно спал рядом со мной: муж и отец. За ночь его лицо обросло новой щетиной, на носу оставался отпечаток от очков, лежавших сейчас на тумбочке, а губы слегка приоткрылись. Наше сердце настолько эластично, что может сжиматься до точки в часы работы или скуки и расширяться почти до бесконечности – превращая нас в воздушный шар – в тот единственный час, когда мы ждем пробуждения любимого.

Наконец он проснулся. В тусклом свете засияли обращенные на меня глаза, губы сложились в улыбку.

– Ты как себя чувствуешь?.. – спросил он.

Я сказала, что прекрасно.

– А может, нам?.. – предложил он, одной рукой задирая мою ночную рубашку, а другой осторожно поглаживая меня.

Я поцеловала его, улыбнулась и сказала, что можно.

Потом он поднялся и ушел в ванную. Я откинулась на подушку, ощущая, как по мне бегут мурашки удовольствия, и подумала о том, что на следующий день, после шести процедур, проснусь в своем мире. Что меня там ждет? Ни брата, ни любовника, ни мужа. Я не могла исправить тот мир, но, возможно, оказалась в этом мире, чтобы исправить его. Из соседней комнаты слышались знакомые звуки: Натан зевал и вздыхал. Времени оставалось совсем мало. Японцы уже строят планы, шифруют депеши, и я могу опять потерять его…

Это произошло после моей встречи с доктором Черлетти в 1985 году.

– Как видите, нет никаких последствий, – радостно сказал он, поправляя свои очки в полуоправе, – кроме подзарядки духа.

Мне улыбалась все та же медсестра с синими тенями на веках и с химической завивкой, снаружи доносились все те же звуки, характерные для Нью-Йорка конца века: гудки, крики, грохот аудиоцентров. Звуки моей жизни. Конечно, какой-нибудь путешественник из другой эпохи, прибыв сюда, счел бы все это таким же нелепым и устаревшим, какими мне виделись приметы других миров, а теперь – и моего собственного.

Я сказала, что вообще никаких последствий не наблюдается, и добавила, что могла бы обойтись без наших коротких встреч. Кому еще приходилось выдерживать не два удара молнии, а двадцать пять? Он озабоченно нахмурился, и я быстро ушла.

Вернувшись домой, я стала просматривать свою коллекцию пластинок в поисках того, что успокоило бы мой разум. Дилан, «Пинк Флойд», «Блонди», «Вельвет Андеграунд»… Наконец я нашла то, что искала. Я включила проигрыватель и подняла рычаг. Игла опустилась на дорожку.

«Давай послушай! Давай послушай! Регтайм-Бэнд Александра…» [21] «Alexander's Ragtime Band» – песня Ирвинга Берлина, его первый большой хит (1911).

Той ночью я легла спать и, как всегда, принялась размышлять о жизни, в которую хотела бы вернуться. Юный Лео ждет меня в одном мире, Натан – в другом. Я улыбнулась: как же все это странно. Такой ли женщиной я мечтала стать?

Я закрыла глаза и смотрела, как поднимается, мигая, синий блуждающий огонек, как он делится на две части, на четыре, на восемь, как сплетается паутина, сеть, которая вытащит меня из моего мира и вынесет обратно в 1918 год…

Но проснулась я не в 1918 году.

«Привет, Грета. Это Натан», – раздался голос из автоответчика.

С тех пор как я провела ночь с Лео, миновали три недели, и я испытывала странный внутренний разлад. Наконец, оказавшись в 1985 году, я нашла это сообщение. Как ясно я представляла себе Натана – в коричневом свитере, пропахшем трубочным дымом. Он сидит в красном кресле и поглаживает бороду, прежде чем собраться с духом и позвонить мне.

«Приятно было услышать твой голос. Рад, что у тебя все хорошо. Надо бы встретиться и пообедать вместе, но, боюсь, мне придется сражаться с Вашингтоном. Ухожу на войну! Перезвоню, когда вернусь. Хорошо, что мы снова общаемся. Пока».

Я стояла в коридоре, глядя на мигающий огонек автоответчика. Пока меня здесь не было, в моей жизни похозяйничала другая Грета. Конечно, она наворотила не больше, чем я в жизни каждой из тех двух. Как мне хочется, чтобы все встало на свои места!