Кирилл Манаков - Хроники последнего лета

— Спросить бы надо, — прозвучал из угла голос Святого, имевший, впрочем, дежурную интонацию.

Можно сказать, что было высказано не утверждение, а, скорее, поставлен к обсуждению вопрос. Обсуждения, впрочем, не получилось. Сразу же отозвался Ночь и безапелляционно заявил, что фраеру, то есть ему, Рудакову, давно в больничку надо, болезнь — дело понятное и простительное, а если еще кто-то будет мешать спать, то… одним словом, Ночь в ярких красках описал печальную судьбу несознательных нарушителей спокойствия. По какой-то причине Святой не стал вступать в дискуссию, а остальные не имели достаточного авторитета для открытого высказывания собственной точки зрения.

Рудаков лежал на спине, закинув руки за голову. Бывает такое — снится кошмар, просыпаешься в холодном поту, и не помнишь, что, собственно, так напугало. Воспоминания не приходят, добавляя тревожности и порождая тянущее чувство в районе солнечного сплетения… Было в этих сновидениях что-то неприятное и отталкивающее, но очень важное. Что?

Ругаясь про себя, Рудаков повернулся на бок и закрыл глаза. Но заснуть так и не получилось — он проворочался до подъема, когда в камере зажегся свет, а динамик под потолком сорванным голосом исполнил российский гимн.

В какой-то момент Ахмед Хаджибеков по прозвищу Бес потерял счет времени. Причиной этого было вовсе не плохое самочувствие или череда важных событий, а размышления о вечном. Нет, он вовсе не ушел в себя, не приобрел безумно-блаженный вид, напротив, его манера разговора и обороты речи приобрели неожиданную мягкость и даже кротость. Единственный раз, когда он позволил себе резкое высказывание — да и то, по сравнению с разговорами Ахмеда двухнедельной давности, это была сущая безделица — случился во время визита следователя, назвавшегося майором Панкратовым. Визитер без особых разговоров подсунул под нос Ахмеду ручку и несколько листов бумаги с напечатанным текстом.

— Это что? — спросил Ахмед.

— Твои показания на Рудакова, — благодушно отозвался майор, явно пребывавший в приподнятом настроении, — давай, подписывай и отдыхай дальше. Там все как нужно.

Ахмед рассматривал документ, словно никак не мог разобрать написанного, потом пальцы его разжались, и страницы, одна за другой, скользнули на пол.

— Осторожно, — проворчал Панкратов, нагибаясь, — испачкаешь!

— Не старайся, брат. Я не буду это подписывать.

Сначала майор решил, что у потерпевшего проблемы с мелкой моторикой, и он попросту не может писать. Такое нередко случается после травм головы. Но все оказалось куда серьезнее: Ахмед наотрез отказывался заявлять на Рудакова.

Панкратов уговаривал, убеждал, потом начал угрожать — но все напрасно. Закончилось тем, что Ахмед в очень резкой форме потребовал оставить его в покое. Майор раздраженно махнул рукой, забрал бумаги и выскочил из палаты.

Часа через полтора приехал Султан. Он по-братски обнял поднявшегося Ахмеда, похлопал по спине, едва не силой вернул обратно в кровать, выложил на тумбочку апельсины и финики — апельсины, разумеется, лучшие в мире, сладкие как мед, из Марокко, а финики — из самой Медины, с плантации, известной со времен Пророка. А кто лучше Пророка — мир ему — разбирался во вкусе фиников?

Султан не стал терять времени и сразу перешел к главному:

— Русский просил тебя подписать бумаги?

— Да.

— Почему не подписал?

Ахмед промолчал, но Султан вовсе не ждал ответа, он наклонился и тихо сказал:

— Молодец. Правильно сделал.

Он прошелся по комнате, как это всегда делал во время раздумий, потом встал перед кроватью и заговорил в своей обычной манере — прямой и тяжелый взгляд исподлобья, неподвижное лицо, правая рука — на сердце, а пальцы левой непрерывно перебирают четки, изготовленные из благородного горного хрусталя.

— Ты знаешь, почему я вообще с тобой разговариваю?

— Нет, — покачал головой Ахмед.

— Мурад поручил дело, а ты не выполнил. Это очень плохо, брат. Но Мурад должен был спросить у меня. Он не спросил. Это тоже плохо. Смотри, что получается: вы оба сделали плохо, но Мурада я наказал, а тебя — нет. Знаешь, почему?

— Не знаю.

— Мурад понимал, что делает. Он посчитал, что сам может принимать решения. А это не так. Если бы я знал, то не разрешил бы. Ты — другое дело, случайно ошибся. Такое может произойти с каждым.

Не переставая говорить, Султан присел на край кровати.

— Ты понимаешь, в какое положение я попал? Нет? Все знают, что ты — мой человек. Ты пострадал от руки чужого. Мне говорят: да кто он такой — бездельник и неудачник, что это за мастер спорта, которого ботаник поимел, и как они, такие герои впятером на одного русского — и ничего сделать не смогли! Говорят, что за дело такое — Султан бабу на разборки отправил! И знаешь, что я отвечаю? Правда, говорю — чмо он последнее. И даже слов таких нет, как я назвать его хочу. Вот только это мое дело, и если кто-то про него плохо скажет, будет иметь дело со мной. Потому что Ахмед — мой человек, и только я решаю, прав он или нет.