Кирилл Манаков - Хроники последнего лета

— Ты кто? — спросил Ахмед, почувствовав, как от ужаса холодеет спина.

— Странный вопрос, — спокойно ответил доктор, — я тот, кто сейчас перед тобой.

— Что ты хочешь?

— Я?! Мне казалось, это ты что-то хочешь! Куда собрался, Ахмед?

— Ты знаешь…

— Допустим. Но почему не говоришь? Боишься произнести?

— Ничего я не боюсь, — буркнул Ахмед.

— Так-таки ничего? А может, это страх гонит тебя?

— Это мое дело.

— Конечно, твое. Но что если ты ошибаешься?

— Нет. Теперь я точно знаю, что должен сделать.

— Ну-ну, — с глумливой улыбкой сказал завотделением, — приятно видеть человека, разобравшегося в жизни. Какое тонкое восприятие мира, какая уверенность в собственной правоте! Куда тут мне, многогрешному что-то советовать…

— Ты же сам говорил…

— Ничего я не говорил, — отрезал доктор, принявший вдруг обыкновенный вид, — я вообще с вами разговариваю первый раз. При прошлой встрече вы были в глубокой коме.

Он повернулся к медсестре, с открытым ртом слушавшей разговор, и сказал:

— Анна Александровна, выдайте больному одежду и проводите до выхода. Вам такси вызвать?

— Не нужно.

— Как знаете. Анна Александровна, пожалуйста.

Медсестра молча кивнула и удалилась. Она, конечно, исполнила распоряжение, но сразу после этого бегом по коридору направилась в сестринскую. Скопившиеся на языке слова уже не было сил удерживать в себе, требовалось срочно хоть кому-нибудь пересказать содержание разговора завотделением и бородатого пациента.

Ахмед медленно шел вдоль Садового Кольца — от Сухаревской площади в сторону высотки у трех вокзалов. Солнце нещадно жарило, тысячи автомобилей двигались единым раскаленным потоком, а прохожие старались перебраться на другую сторону улицы, где на тротуар падала тень от домов. Но Ахмеду телесные ощущения были безразличны. Ехать на машине казалось невозможным — железо, резина и бензиновая копоть никак не сочетались с высокими мыслями. Он настолько погрузился в себя, что натыкался на встречных прохожих, но не замечал этого, а продолжал идти с блаженной улыбкой на губах.

Пожилая женщина, одетая, несмотря на жару, в толстую черную кофту и косынку в горошек, случайно встретилась с Ахмедом взглядом, охнула, остановилась, перекрестилась и долго смотрела ему вслед.

Смог бы Ахмед описать собственные мысли? Наверное, нет. При ясном понимании открывшихся истин он не смог бы перевести их в слова и найти точные формулировки. Дух захватывало от красоты картины, но — увы — язык был не в состоянии следовать за прекрасными внутренними образами. Это было очень обидно — впервые в жизни Ахмед ощутил бессилие не физическое, а внутреннее. Как так — не суметь выразить собственные мысли?! Приступ душевной немоты… Неужели такое возможно? Оказалось — еще как возможно!

Ахмед единственный раз был у Али и помнил дом примерно, но, тем не менее, безошибочно вышел к подъезду шестиэтажки, спрятавшейся во дворе напротив сталинской высотки. Квартиру вспомнить сразу не удалось. Шестнадцать? Или восемнадцать? В шестнадцатой на звонок домофона никто не ответил, а в восемнадцатой очень резко сказали, что думают о незваном госте, о человеке по имени Али, а также обо всех иных гражданах с похожими именами. Пару недель назад Ахмед за такие слова вынес бы дверь вместе с косяком, но сейчас только извинился, стараясь по мере сил быть вежливым. Решив, что рациональный подход себя полностью исчерпал, он нажал на домофоне две первые попавшиеся кнопки и — о чудо! — услышал знакомый голос.

Через минуту Ахмед вошел в квартиру, где его с искренней радостью приветствовал Али.

— Долго же ты, брат, шел к нам! Полгода?

Ахмед вспомнил, что последний раз они встречались в прошлом декабре, как раз под Новый Год. Али тогда сурово выговаривал, что языческий праздник отмечать нельзя. Он, вообще, говорил много чего… Ахмед посмеивался, но теперь, когда прижало, вспомнил! Все — правда! И ад где-то рядом, Иблис ухмыляется, предвкушая встречу, и слуги его повсюду, и страх гложет сердце! А ведь рассказывал Али, что надо делать! Почему тогда не послушал?

Раскаяние ощущалась почти как физическая боль. Ахмед скривился и опустился на стул в прихожей. Али взял его за руки.

— Пойдем в комнату, брат!

В большой комнате, где из мебели был только низкий стол и заваленный подушками мягкий ковер, три незнакомых человека сидели прямо на полу пили чай с сушеными финиками. Увидев Ахмеда, они встали и поочередно поздоровались, обнявшись, как это принято на Востоке, но ни один не назвал своего имени.