Жозеф Кессель - Всадники

– Не подумай, Уроз, что я хотя бы одно мгновение имел в виду ту огромную сумму денег. Я же ведь знаю, что ты не бай и не хан, но…

– Сколько? – спросил Уроз.

– О, не так уж и много, – ответил Мокки с неискренним смехом. – Ровно столько…

Уроз увидел, как тот поднял руку, и понял, что он собирается загибать пальцы, сообщая о каждом из своих требований…

– Сколько надо, чтобы заплатить калым, купить дом, как-то начать содержать первое время семью. Понимаешь?

– Сколько? – повторил Уроз.

– Завтра я дам точный расчет, – пообещал Мокки.

– Тогда прочь с дороги! – оборвал Уроз разговор.

И направил Джехола на Мокки так решительно, что бывший саис едва успел отскочить. Однако он все же крикнул Урозу вслед:

– Я к тебе к первому обратился насчет Джехола, поскольку он был твоим конем… Если мы не сойдемся в цене, то я легко найду покупателя на базаре в Даулатабаде.

Уроз въехал в большую юрту верхом и посередине ее спустился на землю. Стоя на одной ноге, он снял с Джехола всю упряжь. Конь тут же лег. Уроз погладил ему лоб, убавил свет в фонаре и вприпрыжку доскакал до своего ложа. Но запах постели был ему неприятен: Зирех, ее кожа… ее пот… ее мучения, полученное ею удовольствие. Уроз вернулся к Джехолу и лег рядом с ним, подложив под голову седло. Конь уже спал.

«Я его переутомил», – подумал Уроз.

От усталости влажные черные пятна на его боках поднимались и опускались слишком сильно и слишком быстро. От затрудненного, неровного дыхания дрожали ноздри. Уроз склонился над ним. Ссадины… запекшаяся кровь – это его рук дело… его плетки. Он прошептал:

– Спи, отдыхай, красавец мой… Завтра тебе воздадут все почести, достойные принца, достойные тебя… Завтра ты получишь…

Уроз закрыл глаза и поудобнее положил голову в седле. Завтра… Мокки… деньги. Какие деньги? У него нет ни одного афгани… Он жил на средства отца. Контракт на бузкаши следующего сезона? Кто же станет заключать контракт с калекой? Уроз заскрипел зубами. Он вспомнил о пачках афгани, которые по его приказу Зирех обратила в пепел… Так как же тогда… Джехол на аукционе? Ни в коем случае! Скорее зарежу Мокки. Да, зарежу эту собаку. А потом? В тюрьму… А Джехол… Джехол… один на свете.

Уроз придвинулся к животу коня, скрючился у него между ног. Но даже так не смог заснуть ни на минуту.

В урочный час Турсун начал цепочку мучительных процедур, которые делали из разбитого старика-ревматика величественного начальника барских конюшен. Он еще не завершил один из первых этапов, – когда ноги уже были спущены с чарпая и касались земли, а ладони упирались в трости, чтобы оторвать от матраса остальную часть тела, – как за дверью вдруг послышался странный шум. Сначала умоляющий голос Рахима:

– Не входи, умоляю, не надо. Даже тебе нельзя. Никому. Никому.

Разгневанный голос Уроза отвечал:

– Отцепись, отпусти мой кафтан, бача. Отойди, а то, клянусь Пророком…

Турсун почувствовал, как кровь прилила ему к лицу, отчего лицо утратило свое обычное сдержанное выражение и исказилось от панического страха. О Аллах! О Всемогущий! Оказаться застигнутым в таком состоянии, позволить увидеть то, что он хранил в глубочайшей тайне! Предстать – хуже, чем голым, – в длинной ночной рубашке, без чалмы, взлохмаченным, наполовину парализованным, сидящим на краю чарпая с лежащими на нем вперемешку помятыми, скрученными, скомканными простынями и одеялами, вцепившимся обеими руками в эти инвалидные подпорки! О Всемилостивейший, выставлять напоказ свою старость и свое отвратительное бессилие! И перед кем? Перед человеком, которому как никому другому из живущих нельзя показываться в таком виде! Перед Урозом, своим сыном!

Из прихожей послышались шум ударов и стоны Рахима: «Руки… О, мои руки!» Ручка двери скрипнула.

«О, Всемогущий», – взмолился Турсун. Он предпринял чудовищное усилие, пытаясь оторвать от проклятого ложа массу своего тела, чтобы бросить ее к двери, к этой деревянной створке, которая сейчас была его единственной защитой, его щитом, его спасением, чтобы не дать двери открыться. Но тело его не послушалось. Дверь распахнулась. Вошел Уроз.

Щеки и лоб Турсуна залила фиолетовая краска бесчестия, кровь забилась в висках и сделала совсем синими жилы у него на шее. Он попытался было закрыть лицо руками. Но не закрыл. Кровь так же быстро отхлынула, как и бросилась в голову. Грудь задышала ровнее. Сердце стало биться нормально. «Почему, о Всевышний и Мудрейший, почему?», – спрашивал себя Турсун. Ответ пришел из прихожей, где закрывавший дверь Рахим жаловался: