Жозеф Кессель - Всадники

Ладони Турсуна сжались в кулаки, давившие снизу ему на лицо. Он уже не размышлял. Он просто кричал внутренним криком: «Как ребенок, как дурной мальчишка, напичканный мелким тщеславием… Которого надо наказать, выпороть». Турсун сжал свой пояс, пальцем показал на плетку Уроза и приказал, почти не разжимая губ:

– Дай!

Уроз передал ему плеть. Он знал, что не мог не подчиниться. И знал также, что отец будет бить нещадно.

С жадностью схватил Турсун рукоятку плети. С радостью. Наконец-то!

Какую уверенность, какую власть он сразу ощутил, благодаря этой деревянной ручке, зажатой в кулаке, и этой плетеной коже, колыхающейся на конце!

Он подождал, когда плетка кончит качаться. Злость и тоска улетучились. Хлестать по лицу сына должен был не человек, находящийся во власти гнева, а сильный, мудрый, справедливый мужчина…

Неожиданно, вместо того, чтобы отвернуться, наклониться, увильнуть от ударов, лицо это вытянулось вперед, навстречу ударам плети. Турсун увидел на нем страстное, беспощадное нетерпение. «Бей, – говорили глубоко посаженные в орбиты глаза на изможденной, похожей на череп, маске, – бей скорее! Чтобы я знал после этого, что я сделаю сам!»

Плетка висела в руке у Турсуна, слегка покачиваясь. Он подумал: «Он или попытается убить меня, или сделает усилие и стерпит… В любом случае, если я ударю, между ним и мной все будет кончено. Я полагал, что он погиб, а он вернулся… Но вот если ударю, возврата не будет».

Турсун взял плеть обеими руками и внимательно осмотрел, что было у нее на конце.

– На ремне навсегда сохранится след от камня, убившего безухого пса, – объяснил Уроз.

Он закрыл лицо руками. Чтобы укрыться? Чтобы спрятать следы страха? Он и сам не знал.

Воцарилось молчание, долгое молчание. Турсун медленно встал, приблизился к Урозу, положил ему на плечо свою тяжелую руку и, бросив плеть сыну на колени, произнес:

– Свою я больше не ношу, ты заметил?

– Не мне спрашивать у тебя причину, – ответил Уроз.

– Ты прав, – согласился Турсун. – Но пришло время сказать тебе об этом.

Его могучая рука еще сильнее оперлась на исхудалые, острые кости сыновнего плеча, и шумное дыхание коснулось лба Уроза:

– Я больше не имею права носить плетку, – признался Турсун, – потому что, будучи Главным Конюшим, отвечающим за всех лошадей, я загнал безупречного молодого скакуна, лучшего из всех принадлежащих Осман-баю, которому я служу.

Турсун почувствовал, как вздрогнул Уроз, и услышал его шепот: —Ты?

– Я, – ответил Турсун. – На нем я выместил злобу на себя, злобу за мою огромную вину.

Тут Турсун так надавил ладонями на плечи Уроза, что, несмотря на попытку того упираться, его спина прогнулась. Взвешивая каждое слово, он продолжал:

– Слушай, Уроз, слушай меня внимательно. Человек, достойный этого имени, но совершивший самую ужасную несправедливость в момент ослепления от ярости может вспоминать об этом с высоко поднятой головой, если он признался в своей вине перед Всемилостивейшим Аллахом, а главное – перед самим собой. Но никогда не посмеет заглянуть в свое сердце, в свою душу тот, кто доводит до конца заранее задуманную и рассчитанную, а потом хладнокровно исполненную несправедливость.

Турсун с трудом выпрямился. Старые кости его хрустели в суставах. «Словно с чарпая утром встаю», – подумал он и произнес:

– А теперь, Уроз, напряги весь свой рассудок. Тебе самому придется вершить правосудие.

– Мне? – воскликнул Уроз.

– Да, – ответил Турсун. – Я передаю эту обязанность тебе.

– Но зачем же нарушать обычай? – спросил Уроз.

– Даже если бы я целый день слушал твой рассказ, а потом еще один день рассказ Мокки, хозяином истины все равно остался бы ты.

– Истина, – протянул вполголоса Уроз.

– Когда ты услышишь ее, предупреди меня, – сказал Турсун.

Тяжелые, морщинистые веки упрятали его взгляд. Дыхание его стало неслышным.

Уроз налил чашку, но отпил только глоток. Холодный чай… безвкусный… поднос липкий от остатков еды… «Я получил то, что хотел, – подумал Уроз. – И даже больше. Что может сделать со мной правосудие? Во-первых, какое правосудие?» Он прислушался к ровному журчанию ручья. Слушал его долго. Не совсем зажившая культя причиняла ему боль. Он выпрямил эту ногу, подождал, когда боль утихнет, снова согнул. И посмотрел на Турсуна:

– Прикажи привести его.

Но еще никакого решения не принял.

Заскрипел замок на двери. Порция свежего воздуха ворвалась в подвал с застоявшимся тяжелым запахом кожи. Старшина саисов, Аккуль, появился в двери и крикнул: