Жозеф Кессель - Всадники

– Старое и очень обильное нагноение, – сказал Мезрор.

– Ну и как? – повторил Уроз.

– Если хочешь жить, то надо этой же ночью отделаться от ноги, – был ответ Мезрора.

– Возьмешься? – спросил Уроз.

Старик сильно сморщил лоб, так что брови от белой шевелюры отделяла лишь узкая полоска кожи. Он ответил:

– Я столько раз лечил животных, что, надеюсь, смогу помочь и человеку.

– Но чтобы никто не знал, – сказал Уроз.

– Только сын мой, а за него я ручаюсь, – пообещал Мезрор.

– Начнешь сейчас? – спросил Уроз.

– Нет, – ответил Мезрор. – Сначала проверю, что в той юрте все крепко спят.

– Отодвинь фонарь, – попросил Уроз.

Невидимый ему фонарь, стоявший по другую сторону седла, наполнял юрту ровным и слабым светом. Теперь ни снаружи, ни внутри него ничто не мешало Урозу расслабиться, предаться сну, которому он так сопротивлялся. И он погрузился в забытье, словно в пучину каких-то мутных вод.

Время от времени сквозь окружавшую его муть пробивались, почти доходя до его сознания, разные ощущения: позвякивание металла… странный жар… запах жира… Вдруг словно огонь коснулся его ресниц, а на лицо упал водопад холодной воды.

Выпрямив торс, сжимая пальцами плетку и кинжал и ничего не понимая, Уроз увидел перед собой яркое пламя фонаря, а над ним – орлиный нос крючком. Уроз провел рукой по лицу. Оно было все мокрое.

– Пришлось оросить немного, – сказал Мезрор. –

Ты никак не просыпался.

Уроз закрыл глаза, вновь открыл. У его изголовья Кадыр рвал на полосы чистую рубаху. У его ног, на раскаленной жаровне, стоял пузатый котел. Возле жаровни лежали топорик и длинный нож. Взгляд Уроза остановился на блестящем металле и сверкающем лезвии отточенных инструментов. Он выпустил из рук свое оружие и быстрым жестом, опередившим движение его мысли, прикрыл ладонями рану. И так же быстро убрал их. Естественная реакция стыда вернула его к нормальному восприятию самого себя и окружающего мира.

Голова его опустилась обратно на седло. Он скрестил руки на груди и сказал:

– Клянусь Пророком, я готов.

– Пока еще нет, – ответил глава пастухов.

Он порылся в кармане чапана и вынул оттуда длинную, тонкую, прочную веревку.

– Приподымись, – кивнул ему Мезрор. – Я должен тебя привязать.

Уроз выпрямился, опять с кинжалом в руке, и свистящим шепотом проговорил:

– Никто… никогда… кровью своей клянусь.

Мезрор спросил у сына самым мирным голосом:

– Кадыр, сколько сильных пастухов удерживают барана, когда ему что-нибудь отрезают?

– Не меньше двух, – ответил мальчик.

– Я не скотина какая-нибудь, – возразил Уроз.

– Именно поэтому я и не могу рисковать, – заметил Мезрор.

Слова эти были сказаны совершенно безразличным тоном. Обычно такие живые глаза под черными бровями на этот раз ничего не выражали.

«Он настроен очень решительно», – подумал Уроз.

Он взглянул на веревку. Взглянул на бесформенную ногу выше лодыжки, раздувшуюся и гноящуюся… прошептал:

– Я никогда не прощу тебе этого.

И протянул Мезрору обе руки.

– Не так, – покачал головой старейшина пастухов.

Он схватил руки Уроза, завел их за шею и связал запястья так крепко, что веревка впилась глубоко в кожу, прихватил поясницу, здоровую ногу у колена, затем у лодыжки, и закрепил веревку под подошвой ноги последним, надежным узлом. Потом перевернул Уроза на спину, снял с него чалму, скомкал ее и засунул в рот в качестве кляпа.

Уроз не сопротивлялся. Делом чести теперь он считал выдержать самое худшее, не дергаясь. Но все произошло так быстро, движения рук пастуха были так точны, что чопендоз не успел ни понять, ни почувствовать боль.

Мезрор встал на колени. На его худых щеках скулы выпятились, как шляпки огромных гвоздей. Левой рукой он схватил Уроза за ляжку и изо всех сил прижал его к земле. Кадыр поднял над ней фонарь и дал Мезрору топор. В белесом, резком свете блестящее лезвие поднялось и упало, поднялось и упало. Уроз видел лишь игру теней на стене юрты, напоминающую жесты палача. При этом он ощущал лишь тупую, глухую боль. Пока из-за скорости удара Уроз не успел среагировать на боль перерубаемой кости. Мезрор сменил топор на нож и, не давая жертве времени на осознание того, что происходит, перерезал мышцы и кожу и оттолкнул ногой кусок вонючей падали.

«Как, уже? Тогда зачем кляп? Зачем веревка? Столько унижения! Зачем?» – подумал Уроз. И тут же потерял способность размышлять.

Мезрор, встав коленом ему на живот, приподнял обрубок ноги, а Кадыр наклонил раскаленный котел. Тут мир теней на стенах юрты, белесое солнце фонаря, внезапно открывшееся красное пекло жаровни, потрескивание ошпаренной кожи, отвратительное дыхание кипящего жира и еще более отвратительный запах обваренного мяса сплелись вместе, расплавились и унеслись прочь в хлынувшем потоке нестерпимой боли. Гордость и мужество Уроза были готовы противостоять испытанию топором и ножом. Но они не помогли ему, когда на культю полилось кипящее сало.