Жозеф Кессель - Всадники

Мимо проходили стада, медленно двигались направлявшиеся на ночлег караваны верблюдов. Из крыш спрятанных в зелени домов поднимались дымки. Их становилось все больше. Путники поняли, что перед ними был Бамиан. И сразу почувствовали, как они устали от изнурительного перехода. Захотелось найти укрытие. Но, пройдя еще немного, они снова остановились.

В стене головокружительной высоты, гладкой и окрашенной в кровавый цвет, у подножия которой они стояли, они увидели огромное углубление, явно сделанное человеческими руками. Углубление имело форму куба, над которым находилась выемка в виде купола. В глубине, у стены, стояло существо колоссальных размеров. Высота его была раза в три больше сторожевых вышек, поставленных друг на друга. Тело заполняло все помещение. А голова занимала весь объем купола. Овал головы был кругл и мягок, но лица не было. Оно исчезло, словно было отрублено. Однако в полутьме углубления сохранившийся лоб изваяния казался живым, даже способным думать.

Благодаря передаваемым испокон веков из уст в уста рассказов путников, караванщиков, сказителей, Уроз, Мокки и даже Зирех знали, что в Бамиане существуют огромные памятники, воздвигнутые в честь древнего бога по имени Будда. Но после всех доставшихся на их долю испытаний, после всей накопившейся в них усталости каменный гигант их просто испугал. По сравнению с ним всадник выглядел букашкой.

– Аллах, только Аллах – истинный бог, – воскликнул Уроз.

– Воистину! Воистину! – сказали вместе Мокки и Зирех.

Через несколько минут за высокими тополями они увидели кишлак.

Вдоль дороги вытянулись дома с плоскими крышами, оштукатуренные и побеленные известкой. В них помещались мастерские ремесленников и мелкие лавочки. В самом большом доме располагался постоялый двор. В нем было просторнее и более удобно, чем в обычных чайханах.

Урозу предоставили отдельную комнату, а Джехолу – место в конюшне.

– Пусть смотрят за моим конем, как за принцем, – наказал Уроз хозяину.

Он сразу же заснул глубоким сном. Такая возможность спокойно поспать была слишком драгоценна, чтобы терять минуты. Другая такая возможность могла возникнуть очень нескоро.

Саис нашел Зирех прислонившейся к стене харчевни. На белом фоне стены, там, где кончалась терраса, она смотрелась, как маленькое коричневое пятнышко. Мокки сел рядом, не прикасаясь к ней. Медленно проплыли силуэты прохожих. В соседнем доме громко играл граммофон с трубой, слышалась монотонная и чувствительная песня, прерываемая потрескиванием старой пластинки.

– Я видела конюшню, – прошептала Зирех. – Огромный бача лежит там рядом с конем… Этой ночью не будем пытаться.

– И в следующую тоже, и потом, и потом тоже, никогда больше не будем, – более чем охотно согласился Мокки.

– Ты так перепугался… – проговорила тихо Зирех, – потому, что… вчера нам не удалось?

В полутьме она увидела, как Мокки отчаянно мотает головой.

– Украденный конь принесет мне несчастье, – настаивал он.

Зирех просунула ладонь в рукав чапана Мокки, погладила его руку, тихо засмеялась и сказала:

– Я знаю все заговоры против несчастья.

– Нет, нет, клянусь Пророком! – воскликнул Мокки.

И умолк, испугавшись собственного крика.

– Успокойся, прошу тебя, большой саис, – изменила тактику Зирех. – Чего ты волнуешься? Ты же ведь знаешь, кто из нас двоих решает и повелевает. Не я же, в конце концов. Я всего лишь женщина.

И Мокки поверил, поверил и успокоился. И никогда любовь его не была так сильна и так смиренна.

Зирех пошла спать в отделение для прислуги, а саис — на солому в конюшне. Между ним и Джехолом лежал здоровенный парень. И Мокки был рад этому.

Лунный свет лился на скалы с Буддами. В глубине гигантских ниш из тени едва-едва выступали неясные контуры колоссальных статуй. А в соседнем доме граммофон все крутил и крутил одну и ту же заезженную пластинку.

Мокки встал на рассвете. Бодрящий воздух нагорья был свеж и чист. Саис умылся в арыке, одном из тех, что несут воду на поля из горной реки. И вода тоже была холодной и чистой и так же бодрила. В этот момент гребень красных скал озарился первыми лучами солнца. И Мокки с чистой совестью совершил молитву. Беспредельны были милость Аллаха и благолепие мира сего.

Ему захотелось чаю с лепешками, и он побежал на кухню.

Мокки полагал, что в столь ранний час увидит там какого-нибудь одинокого слугу, зевающего и потягивающегося возле только что зажженного очага. Как же велико было его удивление, когда он застал в полном сборе всех работников постоялого двора. Все мужчины и женщины были заняты своим делом. Одни засыпали горящие угли в большие медные самовары. Другие месили и раскатывали тесто. Кто-то расставлял посуду на подносы. Кто-то варил горы риса, пек лепешки, резал дыни и арбузы, разливал кислое молоко по пиалам, наполнял корзины миндалем и виноградом, разбивал и взбивал яйца, ощипывал птицу, нарезал мясо и сало, нанизывая затем куски их на шампуры.