Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы - Сочинения

В августе 1965 года при переходе государственной границы я был задержан на контрольно-пропускном пункте «Чехия» близ местечка Чиерна-над-Тиссой пограничным нарядом и передан в руки органов госбезопасности. Меня обвинили в совершении вооруженного нападения на районный отдел внутренних дел с целью захвата стрелкового оружия и боеприпасов.

Это не было ошибкой. Я действительно пытался завладеть большим количеством оружия, надеясь использовать его в рядах юных подпольщиков — «патриотов» моей Родины.

Сейчас это выглядит до безумия наивно и глупо, но тогда казалось мне героическим.

После длившегося полгода следствия, проводимого органами КГБ и прокуратурой, дело было передано для рассмотрения в суд, и меня приговорили к двенадцати годам лишения свободы.

Затем отчаянные, упорные и безрассудные побеги из колоний увеличили срок наказания до двадцати лет, из которых осталось отбыть последние два года. В той же мере, с какой я жду с болью в сердце дня освобождения, я страшусь выхода на свободу. Страшусь, как может страшиться дикарь, насильственно вывезенный из милой его сердцу тишины джунглей и ввергнутый в бурную круговерть говорливого столичного города, так как не имею никакой рабочей специальности, не имею друзей и знакомых, готовых оказать мне хотя бы моральную поддержку.

Человек второго сорта, я боюсь навсегда остаться за бортом жизни. Одинокий, непонятый, презираемый всеми и всюду. Мои стихи — стихи второго сорта. Это все, что я умею делать в жизни. Они дают мне поддержку, но никого не волнуют и, как и я, никому не нужны.

Когда же я всеми силами пытаюсь выкарабкаться из этого замкнутого круга, смердящего нечистотами, из этого гадливого общественного нужника, меня безжалостно вталкивают в него вновь. Кому это нужно, где логика, где та правда, о которой у нас привыкли много и красиво говорить?

Юношей, застенчивым и инфантильным, подверженным романтике и фанатично увлеченным вопросами общественного развития, я мог вполне ошибаться. Да, я ошибся, что остался жить, что не застрелился, когда это было еще возможно…

Столкнувшись в местах заключения с преступным миром, который по своей природе мне чужд и противен, и чтобы не стать его пособником, не сойти с ума, не наложить на себя руки, так как жить с этими жалкими подонками смерти подобно, я жил призрачной мечтой о побеге, а когда терял ее — происходило самое страшное…

Не знаю, чудо ли, Провидение ли, счастливая ли звезда, под которой рожден, но в которую не верю, сохранили мне жизнь. Но для чего? Если мне, как и прежде, нет веры, если я всюду отвергаем, а в мое сердце впиваются чужие глаза презрения. А кто я вообще такой?

Я — это Мирко Болен (Стоянов) и Николай Широков (Шорохов), Андрей Томин и Алексей Сакулин, Алтайский или Стронций. В общем, особо опасный преступник, рецидивист. Впрочем, не стану понапрасну томить неведением.

Мирко меня называли мама и папа, которых я не помню. Всеми остальными пребывал по своей либо чужой воле. Мой папа, инженер-полковник вермахта Эрих Ридер фон Болен, в апреле 1945 года был похищен советскими разведчиками по пути следования в осажденный Кенигсберг. Его, получившего опасное ранение, направили в саратовский эвакогоспиталь для перемещенных лиц. Там моя будущая мама — Юлиана Стоянова — отрезала ему обе ноги.

После излечения — война к тому времени закончилась — папа не захотел возвращаться в Германию, и они поженились. По профессии папа горный инженер, и ему разрешили устроиться на Тырныаузский вольфрамово-молибденовый комбинат. Он работал над проблемой извлечения редких и ценных металлов из побочных и отработанных руд.

В 1948 году родился я, а в одну из майских ночей 1951 года, после того как папе удалось сделать важное открытие, в наш дом пришли незнакомые люди. Они убили папу и маму, а меня ранили двумя выстрелами в шею и грудь.

Когда я выздоровел, меня хотел забрать к себе в Западную Германию дедушка Эльбинг, состоящий в родстве с Альфредом Боленом, представителем одной из старейших ветвей артиллерийских магнатов Круппов, но ему меня не отдали. Приняла меня к себе тетенька Шорохова, которой папа и мама очень помогали. Ее муж, когда папу пленили, чтобы спасти важные документы, хранящиеся у папы в портфеле, прикрыл брошенную в них офицером папиной охраны гранату своим телом и погиб. Папе поранило только плечо и ноги. Тетенька Шорохова увезла меня к себе на Алтай.

У моей второй мамы было восемь детей. Оставшись вдовой, она жила очень бедно, а когда заболела, добрые люди помогли устроить меня в детский дом, хотя к тому времени мне едва исполнилось пять лет. Мне заменили метрики, указав в них, что я не Мирко Болен, а Николай Шорохов, и родился не в 1948 году, а в 1946. Иначе меня не приняли бы в детский дом.