Леонид Бахнов: Георгий Владимов - 'Мы хотели дышать чистым воздухом'

Леонид БАХНОВ

Георгий Владимов: "Мы хотели дышать чистым воздухом"

В Германии умер русский писатель Георгий Владимов. Автор "Верного Руслана", "Трех минут молчания", "Генерала и его армии". Этот разговор происходил пять лет назад. В гостиничном номере передо мной сидел усталый немолодой человек...

Сегодня утром я заглянул в ваш четвертый том и нашел там, например, такие слова: "Россия из всех держав выделяется хотя бы уже тем, что она есть величайшая страна Читателя". Это было сказано 13 лет назад. А сегодня, похоже, этот "великий Читатель" очень надолго отвернулся не только от великой, но даже от мало-мальски серьезной литературы. Вам так не кажется?

- Увы, это видно невооруженным глазом - просто по тиражам журналов. Я думаю, тут три причины. Во-первых, на страницы журналов разом было выпущено то, что копилось в закромах, причем и здесь, и за рубежом. То есть была поднята планка, повышен критерий. Читатель быстро привык к этой планке. Критерий остался, а литературы нет. Отсюда разочарование.

Вторая причина - это наш авангард, который сидел в подполье, андерграунде, и о котором мы все тревожились, боролись, чтобы ему дали голос. Эти ребята, хоть им и выпал исторический шанс, не сумели им воспользоваться. Или общезначимости не хватило. Вместо этого они сцепились с шестидесятниками, которые, собственно, о них и хлопотали.

И третье. Вслед за литературой из закромов, которая все-таки о вчерашнем дне, должно было последовать что-то о современности. А литература - я говорю о серьезной литературе - как бы застыла в недоумении.

- Так ведь есть от чего застыть - весь уклад жизни в одночасье перевернулся... А не кажется ли вам, что людям просто надоела такая жизнь, когда "литература - это наше всё"? Ведь как все вздохнули, когда за литературу перестали сажать, когда органы потеряли к писателям всяческий интерес. Получается, что писатель бывает по-настоящему востребован только в условиях несвободы.

- Я все-таки не думаю, что читатель остыл к литературе потому, что за нее перестали сажать. Просто у него появилась масса других насущных дел, в том числе борьба за выживание. Перестанет он метаться между тремя-четырьмя работами или привыкнет к новому ритму - снова станет читать. Во-вторых, когда мне говорят, что современную литературу не читают, я спрашиваю: "А что читать?" Но "что читать", я уверен, года через три будет, да и уже есть. И наконец, в-третьих, не так уж он и не читает. Стал я тут спрашивать моего "Генерала" в книжных - нет, раскупили. Причем, рассказывают, учитель из провинции берет сразу пять книг - есть, значит, желающие. А книжная ярмарка на Олимпийском проспекте - зима, мороз, а люди стоят в очереди за билетиком.

- Во времена перестройки на диссидентов молились. А сейчас, мне кажется, преобладает скепсис: романтики, мутили воду во имя неизвестно чего... Как вы сегодня относитесь к своей правозащитной деятельности?

- Знаете, когда-то была дискуссия в "Знамени" о диссидентстве. Мне Чупринин прислал письмо с вопросами. Там был и такой: почему никто из диссидентов не занял высокого места во власти? Я сперва хотел ответить, а потом задумался и понял, что могу написать всего лишь один абзац.

Мы себя не готовили ни в какие вожди. Это было движение не политическое. Единственное, что мы говорили, - уважайте собственную Конституцию. Но для этого не нужны перевороты. И второе, что мы сделали, жили как свободные люди в свободной стране. Говорили все, что хотели, и не только в своем кругу. Подавали пример такой жизни. Если он не был подхвачен большинством наших знакомых - это все-таки не наша вина. Не говоря о том, что мы общались с весьма достойными людьми, с академиком Сахаровым, например. Дышали чистым воздухом.

Упреки, скепсис - все это звучало и прежде. Вот, дескать, вышла группа безумцев в 68-м на Красную площадь, ну и что? Я вам скажу - ну и что. Словами одной чешки: "Из-за того, что они вышли на площадь, мы не возненавидели русских".

Может быть, это отношение к правозащитникам объясняется тем, что люди не могли последовать ни нашему примеру, ни Солженицына, а это всегда раздражает, вызывает неприязнь к человеку, который смог. Тяжко сознавать, что оказался не на высоте.

Нас, конечно, тоже можно кое в чем упрекнуть. Зачем кто-то все-таки попытался "сходить во власть"? Правозащитник ведь по определению не должен состоять ни в какой власти. Но я, в общем, не могу осудить этих людей - они поверили, что это их власть, ими двигало чувство долга: если не я, то кто же?.. Но все это касается уже нынешних времен, не советских.