Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы - Сочинения

Нина слушала, иногда погладывая на меня, а когда замолчал, спросила:

— А как ты заболел?

Подробно объяснил историю болезни и чудодейственное выздоровление после поездки в Васильевку.

Она вздохнула, а я взял ее руку и нежно погладил.

— Нина, я люблю вас!

Она закрыла глаза, я встал и поцеловал ее.

— Ниночка…

— Георгий, не надо… Потом… Потом… Приходи завтра в это же время…

Вернулся к себе, закурил и стал быстро ходить по комнате, не чувствуя тела. Сегодня я — самый счастливый человек! Но почему Нина настойчиво — три раза — звонила мне, приглашая к себе отворенной дверью? Хотя стоп. Ее спальня через стену с моей комнатой, и она слышит, как голосят у меня женщины. Ведь мне же слышно, как она кашляет, когда простывает…

Хорошо, Ниночка, хорошо, я весь ваш и принадлежу только вам!

Взяв фотографию Нины, вставленную в рамку, залюбовался… Как она прекрасна! Хочу любить одну Ниночку, и никто, кроме нее, мне не нужен! Я ненавижу разврат! Скорей бы завтра!

Вечером позвонил Нине, держа большой букет из красных гвоздик. Она, отворив дверь, заулыбалась.

— Здравствуйте, Ниночка!

— Добрый вечер, Георгий.

Поцеловав в щеку, вручил цветы.

Снова кофе, нежные слова и поцелуи…

— Идем, — прошептала она.

Ее кровать — рядом со стеной, за которой — моя тахта! Господи, полжизни спали рядом, в полметра друг от друга!

Нина включила ночник…

Долго объяснялся в любви… Казалось: сейчас свершится чудо, ведь сбывалась мечта моей жизни… И вот я на ней. Застонав, тихо сказала:

— Помедленней, Георгий, помедленней… Вот так, — и принялась меня целовать…

Любовь закончилась так быстро, и я удивился: чудо не свершилось.

Она шептала:

— Ты не осуждай меня, что так получилось. Сын в армии, я одинока… А за стеной возбуждающие голоса женщин…

Я ласкал, целовал Ниночку и долго не мог почувствовать себя мужчиной… Наконец был готов к бою, но наслаждения опять не получил и грустный поплелся в свое логово.

У дверей, положив мне руки на плечи, Нина говорила:

— Мы будем встречаться… Приходи завтра…

Грустный, забрался под одеяло. Любимая Ниночка — первая женщина, с которой мне было плохо.

Заснул со слезами на глазах.

На следующий день Нина угостила меня мясным пирогом, потом снова пили кофе. Вспомнил ее родителей.

— Георгий, понимаешь, они не были моими родителями, хотя звала «папа» и «мама». Моя мать была… — она помолчала, — ненормальная. В детстве с ней что-то случилось, ну как с тобой, только не прозревала. Едва исполнилось семнадцать, ее изнасиловал сосед, и родители, мои бабушка и дедушка, заявили в милицию. Парня посадили, дали семь лет, а потом родилась я. Сестра моей матери с мужем удочерили меня, у них не было детей. Когда выросла, мне рассказали об этом, но мать так и не видела. Она умерла. Отца тоже не видела. Вроде бы он насильник, а для меня — отец. Не изнасилуй он мать — и не было б меня. Единственная память об отце — его отчество. Я — Дормидонтовна.

Когда тебе дали квартиру рядом с нами, я всегда с жалостью на тебя смотрела. А потом ты написал любовное письмо… Я была потрясена. Мать — ненормальная, и в любви признается ненормальный. Ты прости меня, Георгий. И я несколько дней плакала.

Нина заплакала. Я гладил ее, успокаивая. Вытерев слезы, улыбнулась.

— А теперь ты… рядом… и гладишь меня…

В эту ночь опять не чувствовал себя мужчиной.

С неделю назад шел по улице — и в туалет приспичило. По большому. До дома далеко, заторопился в кооперативный.

Мелочи не нашарил и подумал: сколько же теперь стоит опорожниться? После второго апреля цены подскочили, а меня с каждой секундой все мощнее и мощнее припирало, и я достал последний червонец.

На входе высвечивалась старая цена — пятнадцать копеек, — и в нерешительности остановился. Как же так, почему облегчение не подорожало? Набить кишку — дорого, а опростаться — почти задарма!

Глядел на сложенный червонец, лежащий поперек широкой ладони, и скрупулезно подсчитывал, сколько денег сегодня потратил на еду. Выходило: за полдня съел и выпил более чем на пятерку. И вчера в туалет не ходил, а лишь позавчера, сизым утром. А последние два дня просексуалил на широкой кровати Татьяны, девки же меня отменно, как на убой, кормят. Ночью паюсную икру в постель подавали, стылые ананасы в собственном соку…

В моих кишках, по скромным подсчетам, покоилось дерьма более чем на сотню. Внутренне возмутился, до боли сжав червонец, нет, не пойду в туалет за такую плату, Жоркино дерьмо дороже! Если б стоимость была полтинник или рубль — не раздумывал бы. А так… Хотелось закричать работникам кооперативного туалета: «Что вы, делаете? Поднимите цену! А то всех страждущих отпугнете!» Но сдержался. Ох, и лопухи же они. Зачем мелочиться! Кого припрет, не то что пять гривен, деревянный отдаст.