Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы - Сочинения

Обложив интеллигента матом, пнул ему под зад. Очкарик стал оправдываться, а водитель, неистово матерясь, установил штангу.

Мы хохотали от души. Вынырнул фокусник.

— Ну как? — он глядел выжидающе.

— Мастак, — оценил Павел и протянул червонец.

Вечером брат достал из дипломата толстую папку и положил на стол.

— Жора, тут вот какое дело. Мой сосед просил передать рукопись в какой-нибудь столичный журнал. Он отсидел двадцать лет. Здесь и проза и стихи. Я закрутился в Москве, а сегодня суббота, редакции не работают. Когда приедешь, отнеси рукопись в какой-нибудь журнал.

Утром встали рано и поехали в аэропорт.

Я впервые летел на самолете.

К обеду были в райцентре.

Тетка, узнав нас, расплакалась и крикнула дядьку.

Как они постарели!

Тетя Даша, плача и улыбаясь, гладила меня по голове и тихо, нараспев говорила:

— Си-и-ро-о-ти-и-ну-у-шка-а… ро-о-дне-е-ньки-ий… бла-а-же-е-нны-ый…

Мы объяснили цель приезда, тетка усадила нас за стол и принялась потчевать.

— С водкой у нас тяжко, но у меня есть самогон. Ешьте и пейте.

Но пили мы мало. Паша спросил:

— Как в Васильевку съездить?

— У нас-то машина сломалась, но мы сходим к Назару Наумовичу. Он в Васильевке часто бывает, сено там косит. Все на Рыжко работает, — сказал дядька.

— И билеты бы надо сразу достать. На послезавтра. У вас есть касса Аэрофлота? — спросил Паша.

— Есть. Давно открыли. Там соседка работает. Она поможет, — ответила тетка.

Поговорив, сходили к соседке и заказали билеты.

— А сейчас — к Назару Наумовичу, — сказал дядька.

Назар Наумович, выслушав, предложил:

— Да я вас на Рыжко оттартаю. Только мне завтра к обеду надо быть на работе. Так… поехали сегодня вечером, с ночевкой. У меня на речке морды стоят. Ушицы сварим.

— Здорово, Назар Наумович! Мы к ухе самогону прихватим, — восторженно сказал Паша.

На конюшне Паша помог Назару Наумовичу запрячь Рыжко, и мы тронули.

Ехали вдоль изгороди, и перед поворотом раздался окрик:

— Наумыч, привези на ушицу!

— Тпр-ру-у, — возница слез с телеги. — Это зоотехник, — сказал он нам тихо, — Васильевский. — И ему, громко — Каллистратыч, посмотри, кого везу.

Зоотехник Каллистратыч, коренастый, плотный, с редкими седыми волосами, лет сорока пяти, в белом отутюженном халате, при галстуке, подошел к пряслу и прищурился.

Назар Наумович объяснил ему, кто мы, и предложил:

— Давай с нами, там и ушицу сварим.

— В этот раз не могу. На именины приглашен. Я было уже собрался, да вот Красавицу привели.

В нескольких метрах от изгороди стояла с перебинтованным у репицы хвостом рыжая, с белой отметиной на лбу, молодая кобыла. Около нее — пожилой, в заношенном военном кителе низкорослый мужичонка. Рядом стриг ушами на гордо поднятой голове гнедой жеребец.

— А Баламут не хочет, — продолжал Каллистратыч, — троих за день огулял и притомился, видно. Баламут, Баламут, — ласково заговорил зоотехник, — хватит сачковать, давай еще одну! — Он подошел к жеребцу и потрепал по шее. — Ну, не тяни, мне же на именины. — Каллистратыч нежно гладил его, уговаривая: — Давай, милый, давай, это последняя.

Баламут шагнул в сторону Красавицы, вытянул шею, поднял верхнюю губу, негромко заржал и принялся нюхать…

Красавица, выгнув шею и слегка оттопырив перебинтованный хвост, терпеливо ждала, косясь на него левым глазом.

Втянув раздутыми, мягкими, округлившимися ноздрями зовущий запах, жеребец прыгнул на кобылу, и Каллистратыч, отведя хвост Красавицы, намеревался направить ему, как налетевший ветерок поднял серебристый галстук зоотехника — и галстук прильнул широким треугольником к набухшему зеву ожерелья Красавицы…

Голова ошарашенного зоотехника в мгновения лошадиной любви находилась почти между молотом и наковальней…

Мы долго хохотали, оглядываясь на Каллистратыча, и Рыжко косил на нас правым глазом, мотая головой и отфыркиваясь.

— В прошлом году, — улыбался возница, — у нас другой жеребец был, Огонек, и Каллистратыч как-то не перебинтовал кобыле репину, и жеребец в азарте так порезал о волосы свою штуковину, что пришлось выбраковать.

— А у нас на зоне, — поддержал брательник, — один зек перешел работать на лошадь, а ездить надо было через лес. Ну вот, поехал он в первый день, а кобыла недалеко от лагеря остановилась у пенька. Он хлестал ее, а она ни с места. Вернулся на хоздвор, рассказал Куму… Оказывается, зеки, кто раньше работал на кобыле, приучили ее к любви у пенька. Не пойдет дальше, пока не полюбят.