Халльгрим Хельгасон - Женщина при 1000 °С

Двери открываются, и Лоне торжественно входит в столовую. Платье у нее, как и раньше, черное, а в волосах уже заметен первый снег. Пианист Ройтер входит за ней торопливым шагом и откидывает фалды фрака, садясь за рояль, стоящий в дальнем конце столовой. Этот рояль совсем недавно перевезли в президентскую резиденцию, и вокруг него разыгралась такая суета, что бабушке стало не по себе.

«Но нам в Бессастадире нужен рояль», – услышала я дедушкину реплику.

« Nåh? Skal hér være concert hver aften? » [292]

В честь окончания войны первая песня на идише: « Du sollst nit gein .» Публика слушает с почтительной улыбкой. Я вижу, что бабушка держит пустой бокал за ножку и, слушая, не сводит с него глаз, а дедушка смотрит на пение. Последняя песня – исландская «Детки играют», совсем как в тот памятный вечер в Скагене много бед тому назад. Певица низко кланяется под бурные аплодисменты и улыбаясь удаляется. Я вижу, как раскрасневшийся от аплодисментов дедушка смотрит на бабушку, а у той, напротив, в лице ни кровинки.

Дама в боевой раскраске, сидящая за главой министерства, спрашивает соседей:

«А на каком это было языке… первая песня?»

«Это идиш, еврейский язык», – отвечает ей г-н Кнудсен.

Ее муж, с мешками под глазами и вторым подбородком, произносит:

«Да? А почему она тогда сказала, что это в честь окончания войны?»

Глава министерства пытается объяснить ему, но предприниматель, сидящий рядом со мной, вынимает инкрустированный серебром портсигар и предлагает соседям белоснежные «Лаки Страйк». Я провожаю их жадными глазами, а берет их только его жена. Он зажигает сигарету сперва ей, потом себе, а толстяк напротив меня поднимает бокал с красным вином и начинает новую дискуссию:

«Интересно, где старик раздобыл все это вино?»

«Конечно же, сделал запасы во времена автономии».

«Да, разумеется, это урожай тридцать девятого-сорокового, потому что мне сказали, что это французское вино».

«А на время войны производство вина остановилось?»

«До этого не дошло, но экспорт из Европы был практически равен нулю».

«Неужели континент действительно так сильно пострадал во время войны?»

Их слова сливаются с блестящим шелком и шифоном, пламенем свечей и длинными перчатками, пением и звоном посуды, табачным дымом и расторопной прислугой, картинами в золоченых рамах, шампанским молоком в желудке. Меня сильно мутит. Вдруг предприниматель поворачивается ко мне и спрашивает дымящимся голосом:

«А вы, милая дама, где были во время войны?»

«Я? Я… мы… в Дании и в Германии».

«Да, правда?» – спрашивает его жена.

«Да», – говорю я, уставившись на красную полосу, оставшуюся от ее губ на желтом фильтре. Каким-то непостижимым образом он вызывает у меня отвращение.

«И как… как там война?»

И тут я извергаюсь, как гейзер. Из меня выходит все в один присест – одна нерперывная струя рвоты. Она обрушивается на стол, опрокидывает пустые стаканы и почти достигает тарелки кинозвезды. Одна крошечная капля подступает к ее почти пустой тарелке. Тридцать голов замолкают и поворачиваются ко мне. Но последнее, что я вижу, – светло-коричневая блевотина, окружившая бокал для шампанского, который вздымается из нее на своей хрустальной ножке, словно бесстрашная статуя. С его дна без конца поднимаются пузырьки, словно воздушные шарики на уличном празднике. Я смотрю на этот праздник словно птица, парящая в небе. С высоты он кажется таким ничтожным.

Похоже, до четырнадцатого я не дотяну. Дурацкое положение. Альвы клянчат все новые бутылки. Клянчат бутылки и скачут по скалам, прыгают через пропасти в травяных башмаках. Мужики в старину это называли «ярла возить». Ах, что желает себе наша страна сейчас, когда пришла такая беда, а мне дай лекарства, слышишь, Лова, я их с собой туда возьму. Где же мое яйцо, яйцо Фаберже? Он был изображен на портрете в кухне на Амруме. А ее звали фрау Баум, эту жучиху… Это мой последний день на земле?

«Ты вот это просила?»

«Да, давай ее сюда! Ты знаешь, что это такое? Это лимонка. А ты подашь объявление на радио. Нет, позвони все-таки Магги».

«Он здесь. Он с тобой».

«Да? А эта, маленькая?»

«И Сана тоже здесь, и…»

«Давай отберем у нее эту… гранату ?»

«Ах, ангел вас побери… Бабушка четырнадцать сезонов на веслах просидела…»

«А она не взорвется?»

«Мама?»

«Или семнадцать? По-моему, все-таки семнадцать».

«Она что-то… С ней такое бывает. Но она обычно всегда приходит в себя».