Виктор Авин - Избранное. Том 3 - Миграция Души, 1982–2012

У ворона клюв чтобы вить гнездо
К этому главному из искусств
Прилагается мусорное ведро
И не’выносимая вселенская грусть
О том что у курицы крылья «ню»
К обеду делаются, точно в час
И солнце встает посветить петуху
Но ворон накаркает хотя бы раз
Рассвет, растворимый, на завтрак дню.
У ворона клюв чтобы вырвать звук
Погонять варианты волн бытия
У ворона шпоры — оседлать судьбу
А крылья чтобы искать поля
Внезапно свернуть ощутив магнит —
Душу, попавшую в патрон ружья
Если охотник уже не спит
И водит рукой моей от кутюр
До бойка — пока еще гнездо не свито
И не обрита палачом звезда.

Это не маска смерти
И не фингал под глазом
Это не бег по кругу
Тени от солнца вязом
Это не ночь на Дальнем
Сталин, не в Бресте утро
И не под паранджою
Петьке приснился хутор
Это еще не космос
Не Хлудова след на Марсе
Даже не грязь с окопа
Даже не дурь Софокла
Даже не кровь на масле
Это забрало Бога
Чтобы вернуть печатью
На лоб моего народа:
«Годен. Неси на счастье»

Ветер бесшумно скользит по планете
его провожают деревья столетий
встречают стихии распятым гранитом
и волны штрихуют сачками магнитов.
Ветер сдирает с деревьев корону
В гранитную пыль превращает Мадонну
и только в железных объятьях поэтов
становится сталью. И эхом. На этой
последней странице кончается рифма.
И ветер спадает — рождается Нимфа.
У Бога в кармане есть новые ветры
они нас догонят — подхватят в поэты
и мы понесемся опавшей листвою
среди миллионов таких же изгоев
вдоль стылой дороги, безродного поля
кривых деревушек, и девушек, стоя
рядами у стойла которые вечно
коров упражняют резиновым пойлом
и в нас заклокочет убийственной болью
звенящая рифма посыпанной солью
на рану из только что порванных ритмов
и ураганные темпы молитв
очнутся, и где-то взорвется поэма
столь бешеным,
праведным,
северным
ветром,
что небо согнется и рухнет планета.
И Бог упадет на безгрешную землю
и Нимфа родит малыша с новой целью
и ветер помчится за новою вестью
и мама подарит мне маленький крестик…

Чижик выжег слово на воде
Слово разбежалось по Фонтанке
С удочками тонкие подранки
Ловят буквы на родной плотве
Прилипшие к чешуйкам — полустанки
В пути из Бологое до Версты
С нее не начинается Столица
Идущих душ на небе рюкзачки
В которых лица чудной красоты
Из них пестуют в инженерном замке
Мосты, не открывающие рты.
Плывут Невой замасленные баржи
Гудят натруженно басистые осанны
Прогулочные плоскодонки, ванны
Красавиц яхты, к Мойке, на постой
Поют сольфеджио, стаккато о любви:
Чижик вечен. Словно это мы…

За хлеб двумя пальцами
За буй двумя руками
За борт двумя ногами
За мной!
За мечту — двумя словами
За перст — двумя клыками
За журавлем — двумя ушами
За кольцом — двумя ноздрями
За луной — двумя глазами
За мной!
За любовь — двумя словами!
За детей — двумя тостами
За семью — двумя печатями
За сон — двумя кроватями
Засыпай. Я за тобой.
За любовь — двумя словами!
За детей — двумя тостами
За семью — двумя печатями
Просыпайся. Я с тобой.

Мне приснилась маленькая девочка
Ее мама подвела ко мне за ручку
Они идут по переходу через Невский
Вдруг мама повернула мне навстречу
И ведет ее, и по проезжей части
А девочке, наверное, лишь годик
Ну, два, цветной комбинезончик
Домашняя, я вышел вдруг из танка
Присел и на колено посадил ее.
Девочку, конечно, а не маму.
И ведь на пять минут прилег всего-то
На кожаный диванчик комиссаром
Глаза открыл и как с небес спустился
Наверное, мне это перед адом
Сейчас передают под каску, мессидж:
«Ты весишь сон». — А больше и не надо
Для детского гожусь наверно сада.
«Би-бип!» Поехал.

Я вспомнил запах скошенной травы!
Она волною только что играла,
и профиль еЈ выгнутой спины
ладонью щекотал июньский ветер,
и «Иван-чая» маленький букетик
ворона прятала под крышу, плача,
когда я вспомнил запах скошенной травы,
листы катАлога одежды от «Версачи»
перебирая воином «аппачи»
в ногах у глянцевой натурщицы бутика.
Когда ты медленно прошла, горячим телом
едва задев мои бурлящие флюиды,
я надкусил плоды у будущей победы!
И я вспОмнил запах скошенной травы!
Когда вот только-что, на срезах капли сока,
и в душном мареве испарина земли,
и звон бруска о лезвие косы,
обратный ход,
движения в такт,
и хохоток
идущих баб
за косарями,
по колкой выбритой земле, с граблями,
и птиц, сводящих мужиков с ума
своим стремленьем увести их от гнезда.
И длинноногий контактер — кузнечик,
сидящий под одеждами, на плечиках,
бросающий свой треск в хоры, на ветер,
должно быть, тоже в это время впомнил
и звонкий смех девиц в коротких платьях,
с напевом, целый день снопы творящих,
избы иссохшие за годы жизни бревна,
чернеющие, в трещинах; оконные
некрашенные, в грязных стеклах рамы,
красивое лицо бабули Тани,
колдунии, известной всей округе…
Я вспомнил запах скошенной травы!
Я вспомнил дерево шершавое на козлах
и зубы той извилистой пилы,
когда расписывался мой злаченый паркер
за узелок с одеждой, у колонки,
в которой перекачивают звонкие
монеты.
Я вспомнил себя маленьким мальчонкой,
хватающим шлифованные ручки, лемех,
и в плуге,
уткнувшемся в фундамент, столько силы —
я вспомнил!
К венцу приставленные силосные вилы,
высокое крыльцо, и гаммы,
овеществленные в крестьянском снаряжении.
Я вспомнил сени
и запах дуба в теле толстых бочек,
и конской черной гривы клочья,
и седел кожу, хомутов,
поленья дров,
и половиц качели
ведро с холодной ключевой водой
у самой двери. Я вспомнил — гений
Строителя-крестьянина поставил
в стыкованном космическом причале
загон для телки и быка, свиней, курей,
два места козам.
И смесь парного молока с парным навозом
я вспомнил, убиваемый «Клема» —
такими нежными, и древними духами.
Должно быть, Музы их потрогали руками
пред тем как ты осмелилась войти.
…Я вспомнил запах скошенной травы!