Хилари Мантел: Убийство Маргарет Тэтчер

В ней нет ни слезинки. Ни для матери, мокнущей под дождем на автобусной остановке, ни для матроса, заживо сгоревшего в море. Она спит четыре часа в сутки. Она живет на парах виски и на железе в крови ее жертв.

Когда я принесла вторую кружку, с осадком демерары на донышке, он снял мешковатый свитер, подраспущенный на манжетах; оделся как для гробницы, подумалось мне, несколько слоев, но одежда не способна прогнать холод. Под свитером оказалась выцветшая фланелевая рубашка. Изломанный воротничок задрался; он похож на человека, который сам себе стирает и гладит.

— Заложники судьбы? — спросила я.

— Нет, — ответил он, — просто с девушками не очень ладится. — И провел рукой по волосам, приглаживая, будто в надежде изменить жизненные расклады. — Детей нет. Ну, я не слыхал, чтобы были.

Я отдала ему кружку. Он сделал глоток и поморщился.

— После… — начал он.

— Да?

— Они быстро вычислят, откуда стреляли; им понадобится совсем мало времени, чтобы разобраться. Едва я спущусь по лестнице и выйду наружу, они меня засекут, на улице-то. Я возьму винтовку с собой, поэтому, когда они меня увидят, будут палить на поражение. — Он помолчал, а потом прибавил, будто я возражала: — Это лучший способ умереть.

— Ясно. А я-то решила, что у вас есть план. В смысле, кроме как погибнуть.

— Лучшего не составил. — В его тоне прозвучал легкий намек на сарказм. — Мне повезло. Больница. Ваш чердак. Ваше окно. Вы. Дешево. Чисто. Работа выполнена, ценой одного человека.

Я уже говорила ему, что насилие ничего не решает. Но это было не более чем благочестие, молитва перед плотной едой. Я произнесла эти слова, не задумываясь, и теперь ощутила их лицемерие. Так сильные проповедуют слабым, никогда не бывает наоборот; сильный не складывает оружия.

— А если я выгадаю вам минутку? — спросила я. — Вы наденете куртку перед выстрелом и будете готовы бежать. Бросите винтовку тут, возьмете свой пустой мешок и выйдете под видом водопроводчика, за которого себя выдали.

— Стоит мне уйти, как я исчезну.

— Допустим, вы выйдете из дома по соседству?..

— И как это устроить?

Я сказала:

— Пошли со мной.

Ему страшно не хотелось покидать наблюдательный пост, но мое предложение пересилило. «У нас еще пять минут, — сказала я, — и вам это известно, так что положите-ка винтовку под стул, чтобы не торчала». Он за мной по пятам пересек прихожую, и пришлось попросить его отступить, чтобы я могла открыть дверь. «Закрывайте аккуратно, — посоветовал он. — Будет фарсом, если мы застрянем на лестнице».

В этих домах лестницы лишены дневного света. Можно нажать кнопку на стене, и площадка озарится неярким желтым освещением. Но ровно через две минуты она снова погрузится в темноту. Правда, уже не такую глубокую, как кажется с первого взгляда.

Стоишь, тихо дышишь, глаза привыкают. Ноги бесшумно переступают по толстому ковру. Спускаешься по пролету зараз. Слушайте: дом молчит. Жильцы, двери которых выходят на эту лестницу, ушли на весь день. Запертые двери отсекают, заглушают мир снаружи, стрекот дикторов из выпусков радионовостей, гомон экскурсантов, даже апокалиптический рев самолетов, заходящих на посадку в Хитроу. Воздух — здесь не проветривают — отдает камфарой, словно люди, которые жили тут когда-то, распахивают скрипучие шкафы и вынимают свои траурные одежды. Ни внутри, ни снаружи ты есть и тебя нет; можно добрый час блуждать по лестнице в одиночестве, можно прослоняться целый день. Можно спать, можно мечтать. Ни виновный, ни невиновный, ты легко укроешься тут на десятилетия, пока не постареет дочь олдермена [38] Отсылка к серии жанровых гравюр по мотивам лондонской жизни XVIII века «Неравный брак» английского художника У. Хогарта: красавицу дочь олдермена, богатого торговца, выдают за распутного безденежного аристократа. : сам станешь ветхим и дряхлым, шагая со ступеньки на ступеньку, забудешь собственное имя. Однажды Тринити-плейс падет, сгинет в клубах гипсовой пыли и костяной пудры. Время сведется к нулевой точке, ангелы станут бродить по руинам, извлекая лепестки из водосточных желобов — и оружие, завернутое в рваные флаги.

На лестнице я прошептала:

— Вы убьете меня? — Такой вопрос можно задать только в темноте.

— Оставлю вас с кляпом во рту и связанной, — ответил он. — На кухне. Скажете, что я сделал это сразу, как только вломился к вам.

— Вы и правду так сделаете? — Робкий шепот.

— Прямо перед. После не будет времени.