Хилари Мантел: Убийство Маргарет Тэтчер

Когда зазвонил телефон, мы оба подпрыгнули от неожиданности. Я оборвала себя на полуслове.

— Я отвечу, — сказал он. — Это наверняка меня.

Мне было непросто вообразить себе всю степень подготовки, которая потребовалась ради этого дня.

— Погодите, — сказала я, предложив ему чая / кофе и включив чайник. — Вы знали, что я вызывала водопроводчика? Уверена, он скоро появится.

— Дугган? Не-а, — протянул он.

— Вы знакомы с Дугганом?

— Я знаю, что сюда он не придет.

— Что вы с ним сделали?

— Господи Боже! — Он фыркнул. — С какой стати нам что-то с ним делать? Зачем? Ему аккуратно намекнули. У нас приятели повсюду.

Приятели. Милое словечко. Почти архаичное. Боже мой, подумалось мне, неужто Дугган состоит в ИРА? Нет, мой незваный гость так прямо не сказал, но мысль оказалась слишком соблазнительной, чтобы ее отвергнуть. Само слово «ИРА», сама аббревиатура не вызвала у меня того ужаса, каковой, возможно, охватил бы кого-либо еще. Я сказала так своему гостю, достав из холодильника молоко и ожидая, пока закипит чайник: я бы задержала вас, будь это в моих силах, но только из страха за свою жизнь, за то, что произойдет со мной после вашего ухода: кстати, а какие конкретно у вас планы? Эта женщина мне не друг, хотя я не считаю насилие (я сочла себя обязанной это вставить) решением всех проблем. Но предавать не стану, хотя бы потому, что…

— Ну да, — перебил он. — У всех на свете есть бабушка-ирландка. Между прочим, это никого ни от чего не гарантирует. Я пришел ради точки обзора. Мне плевать на ваши чувства. Держитесь подальше от окна и не трогайте телефон, иначе я вас пристукну. Чихать я хотел на песенки, которые ваши треклятые двоюродные дедушки пели вам в субботу вечером.

Я кивнула. Так я и думала. Чувства чувствами, а дело — делом.

Мои дедушки и дядюшки (тут он прав) в глаза не видели арф и не узнали бы этот инструмент, даже оживи он их и покусай за задницы. Патриотизм был для них только предлогом, чтобы получить желаемое от «пучеглазых», как они говорили, а их жены пили чай и ели имбирное печенье, после чего отправлялись читать молитвы на кухню. Все делалось ради того, чтобы показать, насколько нас угнетают. Почему мы сидим здесь, такие угнетенные, а люди из других кланов пробиваются наверх своими нечестивыми усилиями и покупают роскошные костюмы-тройки? Мы торчим тут, распевая «Ла-ла-ла, старая Ирландия» (за давностью лет все прочие слова забылись), наши соседи улаживают былые ссоры, вычеркивают свое происхождение и двигаются дальше, к современным, нерелигиозным формам стигматизации, выраженным в нынешних песнях вроде той, про грязных скаузеров. Я не скаузер, конечно. Однако Север для южан абсолютно одинаковый. И в Беркшире, и в Ближних графствах причины всегда одни и те же, равно как и идеи, за которые человек может держаться до смерти: это помехи, нарушение спокойствия, вечные поводы устроить дорожную пробку или отложить отправление поезда…

— Вы, кажется, многое обо мне знаете, — сказала я. Тон у меня был обиженный.

— Ровно столько, сколько требовалось узнать. Уясните наконец, что в вас нет ничего особенного. Можете помочь, если хотите, а если нет, нам это по барабану.

Он рассуждал так, словно в моей квартире сидели его товарищи. Хотя был один, совершенно один. Внушительный, правда, даже без оболочки. Допустим, я — твердолобая тори или одна из тех благочестивых дамочек, которые не в состоянии прихлопнуть насекомое; я бы все равно не стала ничего замышлять. Судя по его словам, он воспринимал меня как послушную и сговорчивую; быть может, несмотря на насмешки, в малой степени мне доверял. Во всяком случае, он позволил мне зайти за ним в спальню с кружкой чая. Собственную кружку он нес в левой руке, а винтовку держал правой. Оставил рулон клейкой ленты и наручники на кухонном столе, куда выложил из бездонного мешка.

А теперь позволил снять трубку с телефонного аппарата на тумбочке и передать ему. Я услышала женский голос, молодой, робкий и далекий. Ни за что не подумаешь, что звонят из клиники за углом.