Николай Камбулов - Разводящий еще не пришел

— Подходящее помещение, — рассудил Громов, — хлам выбросить, и пусть женщины осуществляют свою инициативу. Елена, она, видать, настойчивый человек. А ты, Степан, как полагаешь, напористая! Смотри, как бы Лев Васильевич не приревновал, уж больно часто она приглашает тебя то на обед, то на ужин. — Громов засмеялся, но смех получился неестественным, и подполковник, будто бы застеснявшись этого, поспешил сказать: — Пойдем, секретарь, я тебе еще одну вещичку сыграю.

На этот раз Громов не только играл, но и пел. Голос у него был чистый, приятный. Когда он захлопнул крышку, Бородин сказал:

— Сергей Петрович, вот вы советуете мне быстрее жениться, а сами-то вы как, вроде бы женатый холостяк?

Громов вздрогнул: вопрос был слишком прямой и откровенный, и теперь уже не догадка, а твердое убеждение овладело им: «Да, это была Наташа. Каким ветром занесло ее сюда?»

— Вам, Сергей Петрович, надо сходить к ней, поговорить. Адрес могу дать.

— Чей адрес, к кому сходить? — Голос Громова чуть дрожал, а на лице Бородин заметил красные пятна.

— К Наталье Гуровой.

— Значит, вы все знаете?

— Да.

— И вы ее любите?

— Командир, вам надо сходить к Наталье Гуровой до отъезда в лагерь, — уточнил Бородин.

— Я не пойду, Степан, не пойду.

— Зря...

— К чему вы это говорите?

— К тому, что нам вместе служить, а она рядом, здесь, на стройке работает прорабом участка.

Громов отрицательно покачал головой.

— Это не может повлиять на службу, даю вам честное слово. Сейчас, — Громов взглянул на часы, — четырнадцать часов по московскому времени. Через час вы проводите семинар взводных агитаторов, а мне пора на тренировку, и никакая Гурова не помешает нам готовиться к выезду в зимний лагерь. Поняли?

Громов надел шинель и, застегивая на пуговицы, направился к выходу.

— Да-а, вот ты какой, командир, — прошептал Бородин и вдруг грохнул кулачищем по столу: — Поживем — увидим!

В учебном корпусе тренировались орудийные расчеты. Громов понимал, что от их умения зависит меткость и эффективность огня подразделений, и поэтому лично интересовался тренировкой расчетов, да и сам иногда становился за орудие то в роли командира расчета, то номерным.

Он вошел в помещение никем не замеченный. Возле орудия, склонив головы к газете, сидели Петрищев, Околицын, Цыганок и Волошин. Громов присел на снарядный ящик и начал наблюдать за солдатами. «Шесть лет прошло, все перегорело, какой может быть разговор с ней», — продолжал он рассуждать о Наташе, пытаясь убедить себя в том, что ничего, собственно говоря, не произошло.

Цыганок хлопнул ладонью по газете, сказал Волошину:

— Эх, Пашенька, понял ты, о чем тут идет речь? Сам профессор духовной академии добровольно отказался от священного сана. Профессор! А ты кто?

Волошин заерзал на станине, нахмурив веснушчатое лицо.

— Брехня, — возразил он.

— Не веришь?! — вскрикнул Околицын. — Вот же темнота. Пойми ты: никакого бога нет, есть атмосфера и космос.

— А что за этим космосом? — буркнул Волошин.

— Планеты, — поспешил ответить Петрищев. — И может быть, такие, как и наша Земля, и, возможно, с такими живыми существами, как мы с тобой.

— И артиллерия там есть? — хихикнул Волошин.

— А что? — подхватил Околицын. — Если там водятся капиталисты, то вполне возможно, что и есть. Армию кто придумал? Частная собственность.

— Сказки, — упорствовал Волошин.

— Вот чертяка! — возмутился Цыганок. — До чего же ты, Паша, тяжелый элемент! — И стал уговаривать Волошина: — Ты пойми, товарищ сержант скоро уволится в запас, он решил сделать наш расчет комсомольским. Если сержант этого не сделает, то какой же он комсорг, коли в собственном расчете не может воспитать такого ихтиозавра, как ты... Пожалей Петрищева, Пашенька. Мы же ему так накостыляем по шеям за твою темноту и невежество, что он, бедный, с синяками уедет на гражданку. Что о нем там подумают, глядя на эти синяки и шишки? Скажут: ну и солдат, ну и артиллерист. Разнесчастный ты, Петрищев, человек...

— Обо мне так не скажут, — возразил сержант.

— Да я к примеру говорю, товарищ сержант, для убеждения этого снежного человека, — примирительно пояснил Цыганок. И опять к Волошину: — Ты уже научился прилично выполнять команды, заряжаешь неплохо. Осталось тебе, Паша, немного — научиться думать по-человечески. В комсомол примем, честное слово примем. Примем, товарищ агитатор?

— Пусть он сначала честно скажет: в бога я не верю, — настаивал Околицын.