Николай Камбулов - Ракетный гром

— Вот и хорошо, что ты сам понимаешь и соглашаешься.

— Разве сам? Жизнь подсказывает, Любаша. — И он опять вспомнил случай под навесом. Захотелось рассказать об этом жене, но тут же передумал, придерживаясь железного правила: все, что видел в войсках, там и остается, посторонним не дано это знать. Но о сыне не мог утаить.

— Виктор наш уже солдат. Настоящий солдат. Увольнение в город получил. — И признался: — Страшно, Любаша. Выдержит ли? Дом-то рядом. Сядет на электричку и... вот вам грубейшее нарушение. А ему этого делать никак нельзя. Он не просто солдат — сын командующего! Ведь не накажут такого! Скроют, «тузики». — Он подхватил ее под руку, приподнял. — Эх, Любаша, Любаша, еще живет во мне черт. Вот выгоню проклятого и буду гладенький, без сучка и задоринки, как телеграфиый столб! Согласна? Пойдем, пойдем.

Она вывернулась и вновь присела на скамейку.

— Нет.

— Почему? Ведь буду гладенький, как телеграфный столб...

— Не хочу. Оставайся уж таким, какой есть... по крайней мере, для меня... Хочешь, я сейчас для тебя соберу букет цветов?

— В другой раз, Любаша, я очень устал, пойдем. — И повел жену в дом. Раздеваясь в прихожей, он заметил солдатский ремень, фуражку, небрежно положенные на сундучок, в котором хранились старые вещи, увидел и закрыл глаза, чувствуя, как его затрясло. Присел на сундучок, взял ремень. Он пахнул потом и еще чем-то — не то пылью, не то бензином. И фуражка пахла потом.

— Любаша, — не сказал, а выдохнул. — Он там? — показал взглядом на дверь. Поднялся, держа в руках ремень.

— Петя, не смей, — прошептала Любовь Ивановна. — Не тронь!

Он открыл дверь, тихонько, на цыпочках вошел в комнату, застыл возле выключателя. Виктор похрапывал, как бывало и раньше, когда он еще был Внтюней. Любаша тогда говорила: «Поправь подушку, он неудобно лежит». Гросулов вставал, поправлял подушку, и Витюня, чмокая ротиком, утихал.

Рука Гросулова потянулась к выключателю. Вспыхнул свет. Петр Михайлович вздрогнул. Прижался к стене, словно виноватый. Виктор лежал на спине, слегка отбросив голову на край подушки. Будто впервые видя сына, он начал рассматривать его, определил, что Виктор выше его ростом, вроде бы и костистей, только руки с длинными пальцами показались не такими крепкими. Лицо, немного припухшее, с темными Любиными бровями — два жирных мазка углем — было покрыто бисеринками пота и казалось болезненно-бледным.

Ремень выскользнул из рук. «Душно, что ли, в комнате? — потянул носом Гросулов и уловил спиртной запах. Потянул еще раз: опять винный запах. — Неужели пьян?» — испугался он. Открыл форточку, расслабленный, опустился в кресло. «А может быть, и не он пил? Может, к Любаше гости приходили? — попытался успокоиться, но вдруг обрушился на себя безжалостно и жестко: «Может, может... Это не ответ. Скажи прямо, товарищ Гросулов, твой сын мог выпить или нет? Ну-ка, скажи!.. Выходит, что и я «тузик»! Разбудить, уточнить, немедленно, сию же минуту!» Он вскочил, сделал два шага к кровати, на которой спал Виктор, уже переставший похрапывать, остановился...

Из-под маслено-черных бровей Виктора на него смотрели широко открытые, немного затуманенные глаза, смотрели, будто в пустоту...

— Ты проснулся? — спросил Гросулов и удивился, что не узнал своего голоса. — Виктор, ты проснулся? — повторил он, чувствуя какую-то необъяснимую неловкость перед самим собой. На лице задергался шрам. Он вернулся к выключателю, поднял ремень. — Что ты натворил! — воскликнул Гросулов, теребя ремень и не решаясь двинуться с места. — Опозорил своего отца!

— Я думал, дядя Яков, а это ты, папа, — сказал Виктор, вытаскивая из-под подушки часы. — Ого, сколько времени! Надо собираться...

— Кто такой этот дядя Яков? — воскликнул Петр Михайлович так, словно все заключалось в неизвестном для него Якове.

— Баянист из «Голубого Дуная».

Гросулова опять встряхнуло.

— Ты в ресторане был?

— Был.

— И выпил?

— Немного...

— Значит, пьешь? — металлическим голосом выговорил Гросулов, все еще продолжая стоять на месте. Теперь его раздражал спокойный тон сына: «Немного...» — Какая разница, сколько выпил... Пьешь, пьешь! — Он резко повернулся к Виктору, готовый что-то сделать, еще не зная что, но решение было неумолимое — сделать сейчас, немедленно...

В спальню вошла Любовь Ивановна. Гросулов бросил в угол ремень и, обессиленный гневом, выскочил на крыльцо. Сбежав вниз, он остановился возле клумбы, безотчетно нагнулся, вдохнул свежий запах цветов. Решение немедленно поехать в часть и лично разобраться на месте в причинах, приведших Виктора к позорному проступку, как-то вдруг притупилось. Он сел на маленькую скамеечку у клумбы. Из темноты возник Малко, безупречно одетый, прямой, с широко развернутыми плечами. «Красавчик, посмотрим, каков ты изнутри, может быть, порядочный «тузик»...»