Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть II. Превращение

После ужина дедушка с Борей затеяли какой-то неожиданно серьезный разговор. Младший Фурман некоторое время уважительно следил за обсуждением, а потом тоже попытался было принять в нем активное участие, не к месту заявив, что вообще-то предложение Ларисы Константиновны кажется ему довольно подозрительным, но Боря очень резко осадил его («Да ты, батенька, видно, совсем уже рехнулся, у тебя просто мания преследования развивается!..»). Завершение разговора было совершенно ошеломительным для Фурмана: старшие в полном согласии пришли к выводу, что отказаться в данной ситуации абсолютно невозможно, поскольку с их стороны это означало бы проявить черную неблагодарность и обидеть хорошего человека, желающего их семье исключительно добра. «И вообще, я не понимаю, чем тебя не устраивает возможность пожить пару недель на новом месте, да еще на всем готовеньком?» – удивился Боря. «Но мы ведь не просили ее нам помогать?..» – неуверенно возразил Фурман. Боря только недоуменно пожал плечами. Конечно, следовало еще посоветоваться с родителями, но по большому счету возразить против приведенных МОРАЛЬНЫХ аргументов было нечего…

Вот так черным осенним вечером (это было воскресенье) уже «дважды осиротевший» Фурман очутился на пороге чужой квартиры. Руки ему оттягивал старый портфель, безжалостно набитый учебниками и тетрадками вперемешку с полотенцами и чистыми носками (в новый портфель все это не влезло).

Лариса Константиновна встретила Фурмана со сдержанным волнением и лаской. Она помогла ему раздеться в маленькой прихожей, провела в полутемную гостиную, тесно заставленную невысокой мебелью (свободным оставался только узкий проход вокруг стола), и усадила в глубокое кресло под включенным торшером, сказав, что сейчас приготовит чай.

В комнате было очень тепло, даже стекла запотели. И вообще она была странно похожа на аквариум. На фоне темно-изумрудных обоев, мягко скрадывавших мебельные углы и уступы, сияли белизной разложенные там и сям салфеточки; всюду царил строгий порядок, а необходимые домашние вещи – вроде заварного чайника или сахарницы – словно вышколенные слуги, в чистоте и готовности замерли на особых, отведенных для них хозяйкой местах.

Сама Лариса Константиновна почти не изменилась: такая же худенькая, с высоко взбитой прической и внимательными зелеными глазами. Ее четко очерченные подвижные губы по-прежнему легко складывались в несколько узнаваемых гримас, по которым всегда можно было догадаться о ее настроении, даже если она хотела его скрыть. Лариса Константиновна очень старалась, чтобы ее гость не чувствовал себя заброшенным: вскоре ему был предложен свежезаваренный чай с вареньем из крыжовника, а затем и ужин (два вида салата и неизвестная, но вкусная жареная рыба с отварной картошкой), – хотя, по правде сказать, у Фурмана от тоски по дому куски застревали в горле…

Спать ему было постелено в гостиной на кресле-кровати. Пока Лариса Константиновна деликатно убиралась на кухне, Фурман с судорожной быстротой разделся, спрятал носки в ворохе одежды и юркнул под одеяло. Закончив дела, Лариса Константиновна мягко пожелала ему спокойной ночи, погасила свет и ушла к себе в маленькую комнату. Она еще немного пошуршала там (дверь осталась открытой), улеглась (кровать пару раз негромко скрипнула) и вскоре затихла.

Шло время, а Фурман никак не мог заснуть: то его одолевали тревожные мысли об оставленных родных; то волновали незнакомые звуки, в темноте наполнявшие чужой душный воздух, подобно насекомым; то ему становилось жарко, и он, раскрываясь и ворочаясь, тщетно пытался сдержать непредсказуемые постанывания и повизгивания своего нового ложа; а потом он почему-то начал страшно замерзать под одеялом – до дрожи, до глупейшего щелканья зубами… И, словно хулиган, забравшийся ночью в гулкое и пустое школьное здание, по разным концам его опустошенно скорчившегося тела с навязчивой неприкаянностью болталась нелепая мысль, что теперь он сможет согреться, только если Лариса Константиновна возьмет его в свою постель. Бессонным остатком ума он твердо знал, что это было бы слишком: он уже не маленький, чтобы проситься спать с «чужой тетей» (а ведь как легко проблеять жалобным голоском: «Те-е-тенька, мне стра-а-ашно одному, я з-з-заме-е-ерз, возьмите меня к себе?..»). Она и так уже отлично о нем позаботилась и сейчас, скорее всего, спит и видит третьи сны… Кстати, почему же третьи? – смиренно трясся он. – «Третьи» бывают петухи…