Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть II. Превращение

Домой Фурман с мамой возвращались довольные: мама испытывала облегчение от исполненного долга, а Фурман, несмотря на пережитые унижения, с затаенным весельем вспоминал молодую раскованную докторшу в тесно облегающем халатике; к тому же он услышал от нее нечто важное о самом себе – и это удивляло его и немного тревожило…

Затянувшаяся поздняя осень странно сузила мир, сделав его похожим на большой грязный ангар. Иллюзия дневного освещения – для желающих обманываться и строить жизненные планы – поддерживалась с десяти утра до половины первого дня, после чего начиналась ночь. Что ж – тем слаще было ложиться и засыпать, засыпать, засыпать… Хотя иногда и там происходило какое-то неприятное мельтешение, умножались нелепицы, неожиданно сгущался страх. Где-то в черной пустоте космоса мозг Фурмана на протяжении многих часов (или суток – счет времени был потерян) ослепительно выжигался изнутри поисками смертельно-обязательного решения геометрических задач высшей степени сложности, выполненных на «натуре» и представлявших собой титанические металлоконструкции, невесомо парящие в безвоздушном пространстве, – на одной из таких гигантских красноватых балок Фурман и сидел – без шлема, в легком белом костюме астронавта («Но почему, почему именно я должен… У меня же тройка в четверти по математике! А скорее всего, и в году будет!» – отчаянно признавался он в стоящее рядом маленькое устройство связи. ПРОСТО БОЛЬШЕ НЕКОМУ, терпеливо и печально вразумлял его далекий голос…). В затхлых мглисто-коричневых комнатах, похожих на пещеры, велись искусные беседы с кем-то, кто поначалу казался пусть и подзабытым, но весьма благорасположенным «дядей», старым знакомым родителей, который всех знал и обо всех расспрашивал, – но чем дальше, тем очевиднее становилось, что это совсем не тот человек, за которого его принимают, а кто-то другой – и даже, может быть, вообще не человек … Короче, это был сам Дьявол. («Так значит, все это с самого начала было ловушкой! – с непростительным опозданием понимал Фурман, видя, как тотдовольно посмеивается. – И я ЕМУ уже обо всех разболтал… даже с адресами… О нет! Нет!..») Или же что-то безобидно малюсенькое, похожее на пенек или сухой гриб, вдруг-вдруг-вдруг-вдруг начинало пульсировать и расти, разбухать с кошмарной, тошнотворной скоростью, грозя в какие-то секунды до предела заполнить и раздавить собою весь мир… – от ужаса Фурмана катапультировало, но этот мерзкий сон преследовал его, повторившись несколько раз.

Родители давно отсутствовали (то ли уехали вместе в отпуск, то ли их одновременно отправили в длительные командировки в разные стороны – в общем, их не было), и дедушке, на которого оставили обоих внуков и хозяйство, приходилось, конечно, нелегко.

Около пяти в прихожей зазвонил телефон. Фурман делал уроки за обеденным столом в большой комнате, поэтому трубку пошел брать дедушка. Вернувшись, он стал как-то бесцельно бродить туда-сюда, и Фурман, недоверчиво присмотревшись к нему, даже немного испугался. В ответ на осторожные расспросы дедушка в совершенно несвойственной ему хвастливой манере заявил: тебе, мол, ни за что не догадаться, с кем я только что говорил. После этого он надолго замолчал, и Фурману пришлось распалить себя чуть ли не до истерики, прежде чем дедушка сказал, что это звонила Лариса Константиновна – прежняя фурмановская учительница в младших классах. До нее якобы дошли какие-то чрезвычайно странные слухи (свой источник она так не выдала) об их трудном семейном положении, и она, помня прежние добрые отношения со всем их семейством , решила предложить им свою помощь. Какую такую помощь? Лариса Константиновна хотела, чтобы ее бывший ученик (пусть и не самый прилежный в учебе, но от этого не менее дорогой ей) на некоторое время переселился к ней. Она объяснила дедушке, что живет одна в большой отдельной квартире и это ее ничуть не стеснит – наоборот, ей хоть будет с кем поговорить. Попытка дедушки убедить ее в том, что произошла ошибка и их семью, вероятно, спутали с кем-то другим, кому и в самом деле живется нелегко, была воспринята как проявление ложной скромности либо, что намного хуже, весьма обидного недоверия. Немедленного решения Лариса Константиновна все же не требовала, но какой-то ответ – неважно, положительный или отрицательный, без всяких обид , – она рассчитывала получить в ближайшие дни.

Все это и впрямь казалось удивительным. Правда, Фурман так и не понял, почему дедушка не мог сразу сказать Ларисе, что им это не нужно. Дедушка неохотно признался, что ему было неудобно вот так с ходу отказать человеку, предлагающему свою помощь; кроме того, он считал, что нужно еще раз вернуться к этому вопросу вечером, когда Боря придет из института (а Борька-то здесь при чем?..).