Давид Фонкинос - В случае счастья

Соня полностью улетучилась из его сознания. Он уже не первый раз не приходил в гостиницу, когда она его ждала. В ответ на ее упреки он механически повторял, что жизнь – не широкая спокойная река. Погрузившись в собственные переживания, он совсем упустил из виду, что Соня страдает. Ее глубоко задевала перемена в его отношении. В один прекрасный день она направилась к нему в кабинет и потребовала объяснений:

– Почему ты меня избегаешь?

Жан-Жак воззрился на нее так, словно ему явилась Богоматерь.

– Я… я…

– На что это похоже, ты мне можешь сказать? Честное слово, я перестаю тебя понимать. Каждый вечер встречаемся… а потом вдруг – раз, ты уходишь посреди ночи, и больше я тебя не вижу. Что я такого сделала?

– …

– Да говори же, наконец! – закричала она, перечеркивая месяцы строжайшей конспирации.

От ее крика Жан-Жак очнулся и вышел из ступора:

– Да, прости, Соня… Я был такой трус… Нам уже давно надо было поговорить…

– …

– Я люблю Клер… вот все, что я могу сказать… Я люблю Клер и боюсь, что я ее потерял…

– Почему ты ничего мне не сказал?

– Я не мог. И потом, я сам не знал.

– Как же с тобой тяжело… – Соня усмехнулась и прошептала: – И почему я вечно влюбляюсь в мужиков вроде тебя? Ничего за душой, а я отдаю все…

По-прежнему улыбаясь, она вышла из кабинета. Но не прошла и нескольких метров, как улыбка превратилась в слезы. Она так на него злилась. Какое ничтожество! Развернулся и ушел! Она резко повернула обратно, снова вошла в кабинет и изо всех сил влепила Жан-Жаку пощечину.

Оставшись один, он потрогал пострадавшую щеку. Вынул из стола зеркало и стал рассматривать ладонь Сони у себя на лице. Она точно оставила на нем след. Он смотрел и смотрел на эту ладонь, ждал, когда она исчезнет, когда след сойдет на нет, поставив точку в их романе. Он так любил эту ладонь, эта ладонь ласкала его тело, доводила его до исступления. И вот теперь ладонь покидала его, медленно, постепенно, в диминуэндо затухающей боли. Несколько красных пятнышек, а потом след сделался розоватым, как вечернее облако. Все было кончено.

Все было кончено, но с Соней мы еще встретимся, трижды. Если совсем точно, третья встреча случится через тридцать с лишним лет.

Разрыв с Соней оставил в нем совершенно бессмысленную пустоту. Он спрашивал себя, не был ли это сон, навеянный чувственностью. Да, она покорила его, покорила ее фраза о семи годах счастья. Но был бы он покорен этой фразой, произнеси ее Соня в водолазке? В тот день она была нагая. А слова обнаженной женщины всегда звучат заманчивее. Он вспоминал последние месяцы и пытался понять, зачем все это было. Тело Сони уплывало вдаль, превращаясь в смутное воспоминание – воспоминание, в котором не найти даже пищи для грез. Попытайся он в будущем мастурбировать, думая о ней, перед ним окажется глухая стена. Если закрыть глаза, можно попробовать двигаться на звук ее голоса, но чтобы достичь вершины, не обойтись без других женщин. У него не останется ничего, мы жили ради ничего.

Жан-Жак рассматривал свои вены и поражался тому, насколько близка и реальна смерть. Взять и перерезать, человеческая кожа нежная, так и просится под бритву. В эти трудные минуты он часто думал о родителях. Они умерли слишком неожиданно, молниеносный удар невозможно было переварить. А главное, полное отсутствие корней усугубляло его неприкаянность; наверняка он переживал теперешнюю ситуацию не как все; его кризис был кризисом сироты, человека, которого резко выдернули из детства. По вечерам, вернувшись домой, он целовал дочь и болтал с ней, но всегда недолго. Перестал включать телевизор. Смотрел на Каролину и с облегчением понимал, что она прекрасно заботится о Луизе. Ему самому даже простейшие действия, например разогреть еду в микроволновке, казались опасными операциями, и только эта девушка могла справиться с ними легко и изящно. Нормальная жизнь представлялась ему непосильной.

Каролина наблюдала за ним. В ее взгляде Жан-Жак улавливал оттенок презрения. В ее возрасте трудно понять, какое бремя на него навалилось. Она видела в нем лишь одержимого сексом мужчину, который потерял жену и теперь кусает локти; и в придачу, что всего хуже, не способен ни с чем примириться и как последнее ничтожество целыми днями валяется на диване. Она судила его строго, но в чем-то справедливо. Просто она не знала, что такое многолетняя семейная жизнь. Чем реже становится секс, тем быстрее тают принципы. Со временем она поймет, что разрываться между семейной жизнью и жизнью, где возможен сексуальный расцвет, – выбор в равной мере банальный и тягостный. Выбор из числа тех, что распластывают вас на диване. Двадцать лет спустя она изменит мужу, потому что муж не прикасался к ней целую вечность, и начнет сравнивать цены, чтобы купить самый лучший диван.