Давид Фонкинос - Нежность

Натали была скорее тихая (тип женщины вроде швейцарского). Отрочество она пересекла без аварий, по пешеходным переходам и на зеленый свет. В двадцать лет будущее виделось ей в радужных тонах надежды. Она любила смеяться, любила читать. Два этих занятия совмещались редко: она предпочитала грустные книжки. Поскольку литература, на ее взгляд, была делом недостаточно конкретным, она решила учиться на экономиста. Мечтательная с виду, она не терпела приблизительности. Могла часами созерцать кривые на графике эстонского ВВП со странной улыбкой на губах. Когда на горизонте забрезжила взрослая жизнь, она порой вспоминала детство. Мгновения счастья, рассыпанные по нескольким эпизодам, всегда одним и тем же. Она бежит по пляжу, она поднимается по трапу в самолет, она спит на руках у отца. Но никакой ностальгии она не ощущала, никогда. Довольно редкий случай для Натали. [1] Для большинства Натали характерна выраженная склонность к ностальгии. (Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, — прим. автора.)

Большинство семейных пар обожают рассказывать о себе всякие истории и полагают, будто их встреча — это нечто исключительное; у бесчисленных союзов, возникающих в обстановке полнейшей банальности, всегда найдется в запасе какая-нибудь умилительная мелочь, которая неизменно вызывает восторг. В конце концов, экзегезу можно построить на чем угодно.

Натали и Франсуа познакомились на улице. Как быть, если мужчина пристает к незнакомой женщине? Вопрос деликатный. Женщина, естественно, думает: «Может, он вообще ко всем пристает?» Большинство мужчин утверждают, что с ними такое в первый раз. Послушать их, можно подумать, что на них вдруг снизошла несказанная благодать и позволила преодолеть всегдашнюю робость. Женщины на автомате отвечают, что они торопятся и им некогда. Натали не стала исключением. Глупее некуда: никаких особых дел у нее не было, к тому же ей нравилось думать, что однажды на улице к ней подойдет незнакомец. До сих пор никто не решался. Она часто спрашивала себя: может, я выгляжу слишком надутой или слишком ленивой? Однажды кто-то из подруг ей сказал: никто тебя не останавливает, потому что у тебя походка женщины, за которой бегом гонится время.

Когда мужчина подходит к незнакомке, он всегда говорит что-нибудь приятное. Где тот камикадзе, который остановит на улице женщину и ляпнет: «Как вы можете носить эти туфли? Ведь ваши ноги как в концлагере! Позор, вы устроили ГУЛАГ для ног!» Кто такое скажет? Уж точно не Франсуа: он благоразумно предпочел комплименты. Попытался определить самую неопределенную вещь на свете — волнение. Почему он подошел именно к ней? В первую очередь из-за походки. Он почувствовал в ней что-то необычное, почти детское, этакую песенку коленок. Она излучала какую-то трогательную естественность, грациозность в движениях, и он подумал: вот как раз с такой женщиной я бы съездил на уикенд в Женеву. И собрал в кулак всю свою смелость — в ту минуту он бы предпочел иметь даже не два кулака, а все четыре. В основном потому, что с ним такое действительно было в первый раз. В общем, они встретились, здесь и сейчас, прямо на тротуаре. Вполне традиционная завязка, с которой часто начинаются отнюдь не самые обыкновенные истории.

Он пролепетал первые слова, и внезапно все стало просто и ясно. Им двигала несколько пафосная, но бесконечно трогательная энергия — энергия отчаяния. Такая вот магия парадоксов: он чувствовал себя настолько неудобно, что вышел из положения с немалым изяществом. Не прошло и тридцати секунд, как она уже улыбнулась. Первая брешь в броне безымянности. Она согласилась выпить чашечку кофе, и он понял, что никуда она не торопится. Удивительная вещь: он проводил время с женщиной, которая едва успела появиться в его поле зрения. Ему всегда нравилось разглядывать женщин на улице. Насколько он помнил, в подростковом возрасте он был таким романтиком, что мог даже идти за девушкой из хорошей семьи до самых дверей ее квартиры. В метро он, случалось, примечал вдалеке какую-нибудь пассажирку и пересаживался в другой вагон, чтобы оказаться поближе к ней. Покоряясь диктату чувственности, он тем не менее оставался романтиком, верящим, что весь женский мир может сосредоточиться в одной-единственной женщине.