Феликс Кандель - Шёл старый еврей по Новому Арбату...

Он входил в комнату, наш сын, руки за спину, говорил, потупив глаза, уложив ресницы на щеки:

– Мешаю работать.

Дела на этом заканчивались – не устоять. Начиналась игра.

Не знаю, кто больше увлекался – он или я.

Тешился потом с внуками. Рассчитываю на правнуков, если дождусь.

А они укоряют.

Эти, которые вокруг:

– Ты карнавальный. Ты игровой. Жизнь провел в вымыслах.

Да, карнавальный, да, игровой, – остаться бы таким на исходе дней, не обмишуриться.

И пусть скажут на входе, иного не заслужил:

– Наигрался, дружок? Заходи. Тебя заждались.

P.S.

Фекла Тимофеевна Щербакова.

Няня моя.

Няня Куня.

Мы ей, неграмотной, письма писали в деревню. Под диктовку. На тетрадных листах в косую линеечку. Каждое заканчивалось одинаково: "На этом с вами прощаюсь и заочно крепко целую".

Словами Феклы Тимофеевны из далекого далека – буквы не прибавив, не убавив запятой – завершим эти страницы.

Память – она многолика.

Память – она заполнена не только событиями прошлого, местами перехоженными, разговорами заполночь; память – в написанном, напечатанном, задуманном и неисполненном, запрятанная в листках и блокнотах, обреченных на выброс.

Захотелось вдруг – почему бы и нет? – собрать воедино ощущения с побуждениями давних лет, сгинувшие за ненадобностью, вторичным сырьем ушедшие в переработку, а то и в мусор, подобно давним рассказам сочинителя, которые не пробились на журнальные страницы. Кто тогда догадывался, что в нескорые времена запретное перестанет быть запретным и окажется излишним?..

Вот тебе история, читатель, из отстоя полувековой давности, собранная из многих осколышей, что не умаляет ее достоверности, – подобно мозаичному панно из кусочков смальты или сумме чисел, образованной из разных слагаемых.

Нужно ли это кому-нибудь, кроме автора?

Поди знай.

1

Как оно началось?

Началось оно таким образом.

Штрудель пришел на рынок…

…прицениться к винограду с инжиром…

…и на прилавке увидел живого петуха.

– Сколько стоит? – спросил без интереса.

Продавец выглядел по-восточному: в чалме и шелковом халате, на ногах остроносые туфли, украшенные золоченой нитью. Руки холеные, ногти ухоженные, борода выкрашена хной, на шее позванивало, приманивая покупателей, ожерелье из серебряных монет. Персиянин, не иначе, из Шираза, индийский маг из Хайдарабада, заклинатель змей из Куала-Лумпура, толкователь знамений с Соломоновых островов – всякое допустимо.

Со взглядом, между прочим, мыслителя.

С телом евнуха.

Углядел возможного покупателя, вскинул приветственно руки, выказав на перстне крупный камень, что отблескивал тлеющим багровым таинством. Поэтами воспетый, ясновидцами почитаемый камень карбункул, отводящий руку неприятеля, останавливающий кровотечения, воспламеняющий страсти и излечивающий от бесплодия, который приличествует заклинателю змей из Куала-Лумпура.

Заговорил вкрадчиво, поглаживая завитую колечками бороду:

– О, доблестный незнакомец! Пусть голова твоя не седеет, пусть твой конь будет резвым и победоносным, пусть твой меч будет смертельным для врага, а жизнь твоя долгой!

Добавил без утайки, потакая корыстным вожделениям:

– Позволь себя заманить, незнакомец.

– Позволяю, – разрешил Штрудель.

– Премного благодарен. Такое не часто случается. А потому следует поспешить, пока не укроет лица наши покрывало земли.

Цокнул языком, повел томным взором под насурьмленными бровями, прокричал тоненьким голоском скопца из султанских покоев:

– Это такой петух! Это особый петух! Кавалер ордена Золотого Гребешка Первой степени! Купи, незнакомец, не прогадаешь.

По виду это был обычный петух. Каких тысячи.

Глаз снулый. Гребешок линялый. Раскраска блеклая. Шпоры на ногах обвисли. Таких только и продавать за излишеством куриного поголовья. От таких только избавляться.

Жрать да несушек топтать: весь его интерес.