Жорж Коншон - В конечном счете

Осенью Л. не дал вам знать о себе. Вы все прекрасно поняли и больше не появлялись на его понедельниках.

Однако как-то вечером, когда вы встретили его на бульваре Сен-Жермен, у института, откуда он выходил после заседания, он вам сказал: «Этьен, мой дружок, я много думал о вас в последнее время. Мне кажется, вы не подходите для государственных постов. Вы, как бы сказать… слишком изолированы в социальном плане. Что вам было бы нужно, так это хороший банк».

Все это было брошено так, невзначай.

Однако почти тотчас нашелся хороший банк.

Но когда Женер попросил, чтобы вы рассказали о себе, вы не начали со слов отца. Вы заговорили о Л.

— Вы хотите сказать, что вы принимали участие в подготовке его выдающихся трудов?

Для финансиста все книги по финансовым вопросам «выдающиеся труды».

— Только одного, последнего. (И вы сказали название.)

— Это его самая замечательная работа. На мой взгляд, самая замечательная. Знаете, что я вам скажу, Этьен? У меня есть чутье. Я всегда умел разбираться в людях.

«Это мне повезло. Я родился в сорочке», — подумали вы.

Пришел Брюннер, и вы нашли его тоже очень милым, очень сердечным. Он долго говорил с вами о Л., которого встречал у общих знакомых, и засыпал вопросами о том, что он делает, что говорит, как работает и как вы с ним познакомились. «Вероятно, через вашего отца?» — «Нет, нет». Вам пришлось объяснить ваше положение — положение молодого человека, подающего надежды, который может рассчитывать только на самого себя. «Ах, вот как, у вас нет связей?»

Женер. Ничего, теперь вашими связями будем мы!

Брюннер. Так гораздо лучше. Я нахожу прекрасным и трогательным, что вам послужили рекомендацией к моему кузену только ваши собственные достоинства.

Женер. Мой бедный друг, вы, должно быть, испытали немало трудностей!

Брюннер. Да. Какое мужество, а? Аль, дорогой Аль, вот уже два года мы ищем такого молодого человека, но на сей раз… Господин Этьен не чета этому бедняге Кавайя… — Они оба рассмеялись. — Он был до того уродлив, до того уродлив! Очень способный, безусловно очень способный человек, но с такой наружностью, что я сказал Алю: «Нет, дорогой Аль, нет, он нам решительно повредит!»

Так они обхаживали вас около часа, смеясь, расспрашивая, делая комплименты. Это был очень приятный час. «Твое счастье в том, что ты работаешь для себя, только для себя, для человека, которым ты будешь через пятнадцать или двадцать лет». Теперь этот момент наступил.

— Вы доставили бы вашему отцу много радостей.

Язык, которым говорят с лицеистами, язык классного наставника. Как хорошо вы знали этот язык! Это была еще одна раздача наград. Последняя, самая волнующая, заключительная. Венец всему. Вы были все тем же отличным учеником скромного происхождения, и, когда они заговорили о вашем окладе, когда они назвали цифру, вы вдруг поняли, что нет более назидательной истории, чем ваша. Вы не надеялись и на половину того, что вам обещали. Вам понадобилось услышать эту цифру, чтобы отдать себе отчет в том, чего вы достигли.

После того как вы столько работали для себя, вы могли, наконец, поработать немного и для других.

Теперь у вас, должно быть, восемьсот тысяч франков на текущем счету. Сколько времени может жить человек на восемьсот тысяч франков? Не будем говорить о квартире: остается двадцать два года и семь месяцев, двести семьдесят один взнос, или, в общей сложности, около трех миллионов. Сколько времени вы сможете жить на эти деньги? Быть может, вам бы следовало принять чек, который предлагал Леньо-Ренге. Есть своего рода глупая честность, и теперь вы узнали…

В самом деле, Марк, в самом деле?

О, это был чудесный вечер! Их речи были вам по сердцу, но не это главное. Главное было в том, что вы уже втайне любили председателя Женера. (Вы так называли его, вспомните. Всякий раз, когда вы думали о нем, вы называли его про себя «председателем Женером», но это продолжалось не очень долго.) Вы еще не встречали людей такого склада. Вы считали, что это один из тех редких людей, которые способны придать жизни смысл. Когда вы уехали, они позвонили Л., чтобы проверить ваши слова. Это вы знали. Вы с самого начала понимали, что они это сделают. Но Л. показал себя неплохим человеком. Он не питал к вам особой неприязни за то, что вы столько переписывали для него.

Потом было много других вечеров, которые вы провели в этом доме. «Ах, как я счастлив, что вы оба здесь, — говорил Женер какой-нибудь месяц назад. — Все, чего я еще жду от жизни, это чтобы вы были со мной до конца, Бетти и вы. В Бетти и в вас вся моя жизнь». Бетти, милая Бетти… Вы не ловелас. Иначе все, быть может, было бы легче. А может быть, вы и ловелас в глубине души, у вас темперамент ловеласа, но вы никогда не располагали временем, чтобы отдать себе в этом отчет. Бедная Бетти, сколько вечеров она провела с этими стариками. И сколько вы сами провели с ними вечеров и ночей еще до Бетти. Корейская война, потом окончание индокитайской, незабываемые ночи, когда Женер звонил в Женеву, кружил по кабинету и снова звонил в Женеву.