Жорж Коншон - В конечном счете

И вы неплохо усвоили этот урок.

В продолжение вашей карьеры вы видели немного стачек — всего три, и первая из них тут же закончилась соглашением. Вы хотели бы их избежать. Это вы и говорите себе. По крайней мере вы с удовлетворением думаете, что не вызвали ни одну из них какой-нибудь оплошностью или «частным благодеянием». Вы даже знаете, что каждая из этих стачек приводила вас в смятение, обрекала на душевную борьбу.

Ваш отец всегда отказывался бастовать. Это был человек порядка. Эту черту вы унаследовали от него. Вы тоже человек порядка, хотя, конечно, гораздо более просвещенный, что и помогло вам вести себя в конечном счете довольно хорошо.

А это было не так-то легко. Особенно в последний раз, во время третьей, самой долгой стачки. Она измотала Женера. Однажды вечером он вызвал вас на бульвар Малерб. Вы застали его в постели. Он очень исхудал. Вы вдруг заметили, что его продолговатое лицо, тонувшее в подушке, стало совсем восковым, и вас охватило острое чувство жалости. Он объяснил вам, что должен принять делегатов четырех профсоюзов. Это будет пятая встреча. Первые четыре совершенно изнурили его. Он больше не может. «Я выдохся, Марк. Примите их». И вы согласились, даже не спросив, следует ли пойти на уступки и по каким пунктам. Вероятно, вы поняли его в том смысле, что не должны идти ни на какие уступки. И когда он вам сказал: «Так будет лучше. Они меня знают, и хотя я не думаю, чтобы они меня ненавидели, я для них… слишком заинтересованное лицо — они видят во мне хозяина. Вы молоды, вы ближе к ним. У вас это пройдет лучше», вас ничуть не покоробило это соображение: вы видели, что Женер очень болен. Вы боялись только одного: как бы он не умер. Вы были с ним слишком близки — словно отец и сын. Он сказал: «Передаю вам бразды правления», и вы не усомнились в том, что принимаете бразды правления.

Но вы провели прескверную ночь. После ужина вы долго бродили с Морнанами по Монпарнасу в надежде, что уснете, как только ляжете в постель. Однако сон не приходил. Вы считали часы. Наконец вы задремали. Но когда вы проснулись, было еще темно, и вам не очень-то хотелось, чтобы поскорее наступил день.

Разумеется, вы обдумали, что будете говорить. Можно вести переговоры с противниками в вежливой и даже любезной форме. Вы научились этому на различных конференциях, в которых принимали участие. Но, быть может, вам даже не было надобности учиться этому: вы молодой человек, которому все по плечу. Но вы были одни. На сей раз вы были одни, и это обстоятельство все еще пугало вас, когда на следующее утро вы сидели в своем кабинете, ожидая делегатов. Вы хотели придать своим отношениям с ними как бы личный характер, создать сердечную, теплую атмосферу. («Все дело в том, как говорить, — утверждал Ле Руа, — а ты умеешь говорить как надо».) Но когда они, все четверо, предстали перед вами, вам показалось смешным деликатничать с ними. Делегация из четырех человек, которые — по крайней мере вначале — на каждой фразе перебивают друг друга, выглядит очень глупо. И вот вы заняли очень жесткую позицию. В какой-то момент вы отдали себе отчет в том, что говорите с ними в недопустимом тоне, чего от вас никак нельзя было ожидать. Вы немного успокоились, но что бы они вам ни заявляли, вы стояли на своем: пусть они возобновят работу, а там будет видно. Вы знали, сколько времени длится забастовка, какое уныние царит среди младшего персонала, и очень умело играли на этом.

Потом наступил очень тягостный момент, когда вас спросили: «Если мы возобновим работу, будут ли продолжаться переговоры? Можете ли вы это утверждать?» Вы почувствовали, к чему они апеллируют, к какому вашему душевному качеству. И вы ответили, на удивление вам самим, совершенно спокойным голосом: «Конечно. Я это утверждаю». Вы знали, что лжете. Но вы сказали себе, что они тоже это знают, не могут не знать. Ведь в конце концов вы не пустяками занимались, надо это понять, дело затрагивало серьезные интересы, на вас была возложена определенная миссия. И ради нее вы ни с чем не считались. Вы все брали на себя. Это они изменяли своему делу, соглашаясь вам верить, хотя им было очевидно, что вы лжете. И вы их слегка презирали.

Сидевший в вас интеллигент — интеллигент хорошей закваски (и при том «передовой») — презирал их за то, что они предавали дело, которое теоретически было вам дорого.

После этого забастовка кончилась, совет одобрил ваши действия, и вы приобрели славу примирителя — так вас и называли.

И вот теперь эти аплодисменты. Вы подумали, что в отношениях с людьми вам везет. Так везет в любви — когда женщины любят вас вопреки вам. Он не сел в свою машину, а зашагал без цели, довольно быстро, не выбирая дороги. Ветер улегся, воздух был теперь спокойный, теплый, немного душный. На авеню Вилье он купил «Монд», не подумав о том, что не станет читать ее, что пройдет немало времени, прежде чем он снова сможет интересоваться хорошо документированными статьями, которые печатаются в этой газете. Он подивился силе привычки. Он подивился также тому, что ноги сами принесли его к парку Монсо: всю жизнь он был незримыми узами связан с этим кварталом. Он прошел вдоль ограды парка и немного дальше, перед домом Женера, опустился на скамейку.