Ирвин Шоу - Две недели в другом городе

Она вскочила на ноги и зашагала по комнате, как зверь, запертый в клетке; босые ноги, ступавшие по мрамору, издавали неожиданно жесткий звук.

– К вашему сведению, мистер Эндрус, – рассерженно произнесла она, – и к сведению мистера Делани – я и не собиралась туда идти. Терпеть не могу больных. Избегаю общения с ними. Они вызывают у меня отвращение. Так и передайте мистеру и миссис Делани. Скажите это нашим голубкам.

Джек встал, собираясь уходить. Каждый раз, когда он резко менял положение тела, у него появлялось головокружение, контуры окружающих предметов расплывались. Разъяренная, босая, расхаживающая по комнате женщина и ее залитые неоновым светом Портреты утратили резкость; Джек больше не желал их видеть. Ему захотелось оказаться в машине наедине с Гвидо, ехать сквозь темную ночь в свою гостиницу.

Можете передать ей кое-что еще, – добавила Барзелли, презрительно скривив губы. – Ее муж не занимался со мной любовью. Ни разу. Он спал в моей постели, но любовью не занимался. Я ясно выразилась? Или мне написать это по-итальянски? Гостиничный портье вам переведет. Он не занимался со мной любовью. Возможно, это покажется ей интересным. А мне – нет. Я сыта американскими мужчинами, – заявила она. – Наверно, им тоже место в музее!

Внезапно она взяла себя в руки. Барзелли замерла, склонившись над спинкой стула, уставившись на Джека холодными глазами.

– Все это не имеет значения, – сказала она. – Причин для волнения нет. Скажите Морису, я желаю ему скорейшего выздоровления. Почему нет?

Она пожала плечами.

– Мне от этого хуже не станет. Уже поздно. Завтра нас ждет тяжелый день. Надо выспаться.

Она указала на дверь, которая вела в коридор.

– Можете выйти здесь. Я заметила, мои гости вам не по душе.

Держись подальше от спален друзей, подумал Джек, мчась с Гвидо обратно в Рим мимо гробниц, и даже от гостиных друзей твоих друзей – подобные места хранят неприятные тайны.

Закрыв глаза, Джек задремал; проснулся он, лишь когда «фиат» стал взбираться на Квиринал [49]. На темной площади высились две громадные каменные фигуры укротителей диких коней. Часовые с автоматами охраняли вход в президентский дворец.

– На сегодня все, Гвидо, – сказал Джек, когда они спустя несколько минут заехали под portico отеля. – Боюсь, утром вы понадобитесь мне в четверть девятого. Извините за сегодняшний день.

– Что вы, синьор, – сказал Гвидо. – Когда случается несчастье, можно и недоспать.

Джек посмотрел на серьезное, красивое лицо итальянца; он восхитился терпением, неунывающим характером Гвидо, его добротой и способностью к сочувствию. Итальянец мог бы научить кое-чему всех тех, чьи поручения он исполнял в это воскресенье, подумал Джек. Трудолюбивый, симпатичный, незлобивый, сдержанный Гвидо показался сейчас Джеку воплощением важнейших достоинств, неизменных, прекрасных, вечных черт, присущих людям его нации. Джек мысленно осудил страну, не нашедшую иного применения для Гвидо, вынужденного возить по Риму чужестранцев, испорченных детей двадцатого века. Я обязательно должен сделать для него что-то существенное, подумал Джек.

– Скажите мне, Гвидо, – произнес Джек, – если бы у вас появились деньги, что бы вы с ними сделали?

– Деньги? – несколько удивленно повторил Гвидо. – Сколько?

– Ну, много, – сказал Джек. Гвидо задумался.

– Я бы свозил жену и детей на неделю в Тулон, – сказал Гвидо, – мы съездили бы к женщине, на виноградниках которой я работал во время войны.

Двести – двести пятьдесят долларов, прикинул Джек. Не более. Для Гвидо это – большие деньги. Я дам ему эту сумму, решил Джек. Когда получу гонорар. Мой долг Италии.

Уставший Джек вздохнул и с трудом вылез из машины.

– Спокойной ночи, Гвидо, – сказал он. – До утра. Пусть подарок окажется сюрпризом для Гвидо.

– Спокойной ночи, месье, – сказал Гвидо и уехал.

Портье передал Джеку три записки одинакового содержания. Свяжитесь с телефонисткой номер 382 в Париже. «Париджи» – написала гостиничная телефонистка. Первая записка появилась в полдень, последняя – полчаса тому назад. Джек посмотрел на часы. Они показывали всего лишь десять минут первого. День был столь насыщенным, что Джек поразился тому, что сейчас еще только начало первого. Внезапно он понял, что сильно проголодался; он попросил принести в номер бутылку пива, сыр и хлеб. Ожидая лифт, он мял рукой три записки и вспоминал утро этого дня, Брезача, стоявшего в вестибюле, телеграмму Вероники: «Не беспокойся, дорогой…» С тех пор прошло пятнадцать часов. Другая эпоха, в которой люди могли писать: «Не беспокойся, дорогой…» Цюрих, вспомнил он. Каково отношение нейтральной Швейцарии к супружеским изменам Делани, к Барзелли и трем ее алкоголикам?