Дэвид Галеф - Плоть

Молчание нарушила Сьюзен:

— Вы интересуетесь Писанием? — Она не обращалась к Максу, который, как она знала, интересуется всем на свете.

Биби так энергично пожала плечами, что рука Макса отлетела в сторону.

— В детстве я постоянно его читала. Мой дядя был проповедником баптистской миссии.

— Правда? — Брови Грега взлетели на немыслимую высоту. — Он учил вас?

— Да. До тех пор, пока его не посадили в тюрьму за уклонение от налогов. — Биби мило хихикнула. — Теперь в нашей семье его считают паршивой овцой.

Сьюзен тоже воспитывалась на Писании и может временами разыгрывать набожность. Однажды отец даже отправил ее на лето в библейский молодежный лагерь, но она взбунтовалась и вернулась домой через неделю. Что касается меня, то я изучал Библию как литературу и, подобно Максу и дьяволу, цитирую Писание только ради своих корыстных целей. Я не считаю ее откровением всемогущего автора, хотя мне и нравится эта поэзия. Мне думается, что Библия открывает массу вещей — главным образом, о моральной слабости рода человеческого и тех, кто написал Книгу.

Когда тема Писания иссякла, разговор перешел на развод Джона Финли. Здесь были неуместны никакие недомолвки. В прошлый понедельник Джон окончательно решил дело тем, что переехал к даме-правоведу. Ее имя было Дороти, хотя большинство из нас называли ее не иначе как «та женщина». Это было не совсем честно, ведь участников было двое — но, в конце концов, вероятно, у Дороти были знакомые, называвшие Джона «тот мужчина». Но теперь все было окончательно решено, за исключением официального развода и вопроса о содержании детей.

— Надеюсь, Кэрол возьмет все, что у него есть, — с яростной озабоченностью произнесла Элейн.

— А что у него есть? — полушутя поинтересовалась Биби.

Грег добросовестно нахмурился.

— Не так уж много, насколько я знаю. Все это такая неприятность, такая неприятность.

Элейн повернулась к нему, словно полевая гаубица.

— Он сам все это сделал. Он свинья.

Это тоже было не вполне честно. У Джона была, наверное, масса недостатков, но он не был свиньей.

— Он не был таким до того, как познакомился… с той женщиной, — сказал я.

— Ради бога, перестаньте обвинять женщину. Это было его решение, верно? — Элейн положила руки на стол с таким видом, словно собиралась смести нас всех в угол. — Вы говорите так, словно он мученик. Скорее он похож на Мартина Бормана. Или на Иуду.

— Может быть, он и был Иудой — я имею в виду в прошлой жизни. — Биби подалась вперед с такой силой, что мне показалось, что столешница вот-вот разрежет ее пополам.

— Что это ты имеешь в виду? — резко спросил Макс.

— Реинкарнацию, ты же понимаешь. Я чувствую ее в отношении многих людей.

— Неужели ты в нее веришь? — Макс тряхнул головой. — Я уверен, что у Джона хватает проблем и без того, чтобы делать из него мифическую фигуру.

— Это не миф!

Макс собрался ответить, но в этот момент в разговор вмешался Грег Примиритель:

— Ну, в конце концов, кто может знать это наверняка; я хочу сказать, что сам я не верю в реинкарнацию…

— Грег…

— …но каждый волен выбирать себе веру. Мир был бы скучнейшим местом, если бы все думали одинаково, — пусть же расцветают сто цветов. Я всегда это говорю…

— Грег…

— …в особенности если учесть, что мы часто не можем договориться в определении основ — возьмите, например, факультетское совещание на прошлой неделе, когда надо было голосовать по учебному плану. Я точно знаю, что все, кто за этим стоял, что все мы…

— Грег!

Все было бесполезно. Поэт бы сказал, что Грег потерял цезуру. Подгоняемый угрозой раздоров за столом, он очертя голову ринулся примирять, примирять во что бы то ни стало, пренебрегая собственной безопасностью. Я видел, как побелели от напряжения кулаки Макса. Элейн была раздражена: ее тему смело водоворотом словесного поноса Грега. Мы так и не решили, кем и чем был Джон, а Грег закончил свой экскурс минуту спустя в десяти милях от исходного пункта.

Ужин закончился кофе с цикорием и печеньем пралине. Элейн раскрошила в тарелке одно печенье, так его и не отведав. Когда Биби высказала опасение по поводу питья крепкого кофе перед сном, Грег пустился в подробное объяснение свойств цикория. Макс перебил его только один раз, заявив, что зелень вообще-то хороша только в салате, за что был удостоен обожающей улыбки Биби. Все было прощено. Она оказалась гибкой во многих отношениях.

То, что случилось две недели спустя, было каким-то несчастьем, в котором было к тому же нечто мистическое. Может быть, даже сверхъестественное и божественное. Кто-нибудь мог бы сказать, что это был промысел Бога, так как не обошлось без одного из его служителей. Его звали брат Джим.