Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)

Зря, однако, некоторые местные старожилы рассказывают, что Луначарский называл Валдай «русской Швейцарией». Во-первых, это же самое я слышал в городе Галиче, Костромской области, где тоже есть огромнейшее озеро, окруженное большими холмами. А во-вторых, Валдай есть Валдай, Галич есть Галич. А уж Швейцария, наверное, как-нибудь сама по себе.

Вообще местные легенды в заповедных российских местах, как, разумеется, и все легенды, должны, вероятно, выслушиваться с некоторой долей скепсиса, ибо то тут, то там в них наряду с действительными историческими лицами возьмет да и проглянет крючковатый профиль б а бы-яги или послышится молодецкий посвист Соловья Разбойника.

Вот плыли мы на экскурсионном теплоходике в самом конце мая по Валдайскому озеру. День был серенький, но без дождя. Озеро блестело, выглядело тихим, а в некоторых местах — обман зрения — словно бы покрытым темноватым ледком. Небольшая группа туристов собралась на палубе, где было довольно сыровато и зябко. А человек шесть, в том числе я, находились в каюте. Здесь все подрагивало от работы моторов и хода нашего кораблика и всем телом ощущалось биение его мощного сердца. На столиках, где в бутылке, где в стакане, стояли веточки черемухи. И все побережье, особенно у туристической базы «Берег Валдая», так и белело, так и манило зарослями черемухи.

Экскурсовода с нами не оказалось, но почти все не первый раз посещали Валдай, и каждый старался заменить экскурсовода.

Когда подошли к пристаньке, откуда было недалеко до деревни Долгие Бороды, сразу же выплыла на свет история об упрямых мужиках этой деревни, которые якобы откупились от царя и сохранили право носить длинные бороды. Эта побасенка уже и в литературу, и в краеведение успела войти.

«Ну вот, опять, — подумал я. — А ведь даже Петр крестьянских бород не трогал. Не боярами же была населена в ту пору эта глухая деревенька!»

Теплоходик разворачивался, скользил по озеру, безмятежному, пока прозрачному и чистейшему, очень любопытному для гидрологов, у которых здесь станция, научная база. День разгуливался, прошел ветерок, ощутимый даже в каюте, ибо окна с одного борта были открыты. Вызолотились отдельные участки берега: пробилось-таки солнце сквозь облака.

Вновь подошли к турбазе. Замолчал мотор, наступила дивная тишина. Пассажиры сходили по трапу на берег, на свежую траву, в тишину, в бодрящие весенние запахи. Некоторые молодцы даже прыгали с борта, рискуя угодить в ледяную на вид воду. Мы с одним мужчиной сходили самыми последними по довольно простой причине: оба прихрамывали, оба были с палками, оба осторожничали.

— Война? — спросил я, взглядом показывая на палку.

— Нет, — ответил он. И засмеялся. — Или мне столько лет дать можно?

— Да ведь всякое случалось. И детишками попадали, — постарался я увильнуть от признания своей ошибки.

Действительно, что же это я не посмотрел, что он моложав, даже очень. Был мой спутник высок, темноволос, красив, но шагалось ему трудно. Так и получилось, что до конца поездки пробыли мы с ним рядом. Вдвоем нам было удобнее, что ли.

Молодежь ударилась в лес, аукалась между могучими и ширококронными соснами. Уже и транзисторы заработали на полную мощность. Всем здесь понравилось, чувствовалось, что публика не прочь бы организовать тут пикник.

Но теплоход и к дал требовательный гудок, потом второй, заявляя, что стоянка окончена, и все потянулись к нему.

Теперь уже и мы с моим новым знакомым, Петром, стояли на палубе и смотрели, как приближается остров с Иверским монастырем на нем.

Иверский монастырь расположен исключительно красиво, впечатляюще. Остров посреди озера, а на нем стены, строения, купола. Главное здание — Успенский собор — построено было чрезвычайно быстро, чуть ли не за год. Теперь полтора десятка лет восстанавливается и, пожалуй, скоро будет восстановлен. Но о большой истории Иверского монастыря вспоминать не стоит: люди, интересующиеся русской стариной, ее знают, а тем, кто не интересуется, она и ни к чему.

Новый добровольный экскурсовод, лишь только мы сошли на остров, стал рассказывать историю о монахе. Слыхивал я ее в разных изложениях и читывал тоже не совсем в одинаковых интерпретациях. А тут розовощекий и приземистый старикан оказался прямо-таки поэтом.

— А она все ждала, все по берегу ходила, сама не своя. Хоть и бушевало озеро, а она знала, верила, что он плывет. А когда он тонуть начал, сердце ей весть подало. И она бросилась навстречу ему. Не много друг до друга не доплыли, только бы руки протянуть, — и потонули. А души их в озерных чаек превратились…