Расул Гамзатов - Уроки жизни

На это слово не ложатся тени,
И в тишине, наверно, потому
Слова другие, преклонив колени,
Желают исповедаться ему.

Родник, услугу оказав кувшину,
Лепечет это слово оттого,
Что вспоминает горную вершину —
Она прослыла матерью его.

И молния прорежет тучу снова,
И я услышу, за дождем следя,
Как, впитываясь в землю, это слово
Вызванивают капельки дождя.

Тайком вздохну, о чем-нибудь горюя,
И, скрыв слезу при ясном свете дня:
«Не беспокойся, – маме говорю я, —
Все хорошо, родная, у меня».

Тревожится за сына постоянно,
Святой любви великая раба,
По-русски «мама», по-грузински «нана»
И по-аварски – ласково «баба».

У меня бы не было языка родного,
Собственного имени, голоса, лица,
В странствиях далеких я давным-давно бы
Заблудился, словно в космосе овца…
Я б не знал, как сильно, нежно, страстно, смело
Ты, любовь, способна вспыхивать во мне, —
Если б моя мама песен мне не пела,
Колыбель качая, как лодку на волне.

Эти песни птичьи в океанах неба,
Над ущельем струны скрипок дождевых,
Запах свежих листьев и родного хлеба,
Снятого с горящих угольков живых, —
Где бы взял я силы для такого дела:
Этим всем наполнить сердце, что во мне, —
Если б моя мама песен мне не пела,
Колыбель качая, как лодку на волне.

Разве стал бы этот мир таким родимым,
Жизнь такой бесценной, чтоб над ней дрожать,
Человек бы разве стал таким любимым,
Чтоб его хотелось к сердцу вдруг прижать,
Вечное с мгновенным разве бы сумело
Так нахлынуть, слиться, так бурлить во мне, —
Если б моя мама, песен мне не пела,
Колыбель качая, как лодку на волне.

Ее лицо изрыто морщинами глубокими —
По ним, по ним когда-то бурлила жизнь потоками.
А волосы на темени – травинками качаются,
Такой трава становится, когда пожар кончается.

Опущенные веки она поднять не в силах —
Старается, бедняжка, но тяжкий холод – в жилах.
Шепнуть мне что-то хочет, пока я жив и молод,
Но губ разнять не может – такой сжимает холод.

Твои худые руки в моих ладонях, мама —
Как два листочка в глуби широкого кармана,
Как два листка опавших, прозрачных, легких, чистых,
Как в крапинках, в прожилках два листика пятнистых.

Стою у изголовья. Вокруг прозрачной мамы
Висят сынов портреты – струится скорбь за рамы.
Но мама их не видит… И вот глядят из тени
Очки, которых мама уж больше не наденет.

Все то, что мной написано доселе,
Сегодня до строки готов отдать
За песню ту, что мне у колыбели
Вблизи вершин ты напевала, мать.

Там, где вознесся небу сопредельный
Кавказ, достойный славы и любви,
Не из твоей ли песни колыбельной
Берут начало все стихи мои?

Мать люльку качает в ауле,
А где-то под желтой луной
Свистят ненасытные пули,
И вспять не вернуть ни одной.

Звучит колыбельная ночи,
И где-то парит Азраил,
У ангела смерти нет мочи
Сложить своих аспидных крыл.

И мать одержима любовью,
А где-то родившийся день
Встает над дымящейся кровью,
Бросая багровую тень.

И грудь обнажила над сыном
Горянка в ауле опять.
И где-то бредет по руинам
От горя безумная мать.

И множатся сонмы открытых,
Ощеренных рвов и траншей.
И больше на свете убитых,
Чем умерших смертью своей.

И слышится стон лазарета,
И снова палят и бомбят.
И длится трагедия эта
Тысячелетье подряд.

Но каждой своей параллелью
Мир чает: придут времена,
Как женщина над колыбелью,
Склонится над ним тишина.

Изрек пророк: «Нет Бога, кроме Бога!»
Я говорю: «Нет мамы, кроме мамы!..»
Никто меня не встретит у порога,
Где сходятся тропинки, словно шрамы.

Вхожу и вижу четки, на которых
Она в разлуке, сидя одиноко,
Считала ночи, черные, как порох,
И белы дни, летящие с востока.

Кто разожжет теперь огонь в камине,
Чтобы зимой согрелся я с дороги?
Кто мне, любя, грехи отпустит ныне
И за меня помолится в тревоге?

Я в руки взял Коран, тисненный строго,
Пред ним склонялись грозные имамы.
Он говорит: «Нет Бога, кроме Бога!»
Я говорю: «Нет мамы, кроме мамы!»