Расул Гамзатов: Черный ящик

Уходит, уходит, кончается,
Израненный войнами век.
Но лодочка жизни качается
Еще в ледяной синеве.
Меж бездной морской и небесною
Простертой ладонью дрожит…
Но черный огонь неизвестности
Ее обжигает, Гаджи.
Тебе эти муки неведомы,
Уверенный и молодой,
Ты путь измеряешь победами,
И время, как конь под тобой
Гарцует, играя поводьями,
Что держишь ты крепко в руке…
А мой долгий век… На исходе он,
Как будто огонь в очаге.
Но спешься же, всадник стремительный,
Погрейся со мной у огня.
Теперь к Альхараму в путь длительный
Отправишься ты без меня.
Хурджины грехов переполнены,
Но ради спасенья души
На мост всех надежд неисполненных
Скорей поднимайся, Гаджи.
Ты — в гору… А мне уже надобно
С вершины спускаться седой
По узким тропинкам и надолбам
К последней юдоли земной.
Увы, не дано уже третьего…
Отара моих прежних лет
Тебе ль по дороге не встретилась,
Идущий за мною вослед?..
А век этот падает штопором,
Пылающий, как самолет,
И падаю я с ним безропотно,
Его постаревший пилот.
Но в ящике черном, кем следует,
Моя зашифрована жизнь…
Его ты, как волю последнюю,
В горах не нашел ли, Гаджи?

Времен подвесная дорога
Все круче, опасней, страшней.
И только единому Богу
Известно, что станется с ней.
Ты вверх поднимаешься весело,
Тоскливо спускаюсь я вниз,
А это грозит неизвестностью,
Как мне говорил альпинист.
Вагончик скрипит и качается —
Последние метры уже
Остались, а все не кончаются,
Как будто надежда в душе.
Ты, как Д'Артаньян, разудало
Ворвался на полном скаку.
А я, словно Янка Купала,
Шнурки завязать не могу.
Ты, будто вожак грозной стаи,
Которой отважнее нет.
А я за газетой шагаю
Едва, как когда-то Хикмет.
Сердечные струны ослабли,
Беседую с четками я.
Тебе ж в Салатавии славной
Нет равных, гордятся друзья.
Так мускулы пляшут лезгинку
На черных от солнца плечах,
Так мужества колкие льдинки
Сверкают в отважных очах.
Коня по дороге посеяв,
Тащу я седло на спине.
А ты по просторам России
Летишь на лихом скакуне.

Когда ты выходишь в дорогу,
Горянка, наполнив кувшин,
В косынке и платьице строгом
Навстречу тебе ли спешит?
Когда ты, Дылым покидая,
Помчишься по лесу, как тур,
На крыше твоей заиграет ль
Аварскую песню пандур?
А некогда в детстве туманном
Во всем Хасавюрте, друг мой,
Известным ты слыл атаманом
Среди детворы озорной.
Коня еще не оседлавший,
Ты был командиром уже,
Поэтому бой рукопашный
Тебе до сих пор по душе.
Не это ли стало причиной
Ошибок твоих роковых?..
Но, как подобает мужчине,
Ты честно ответил за них.
В степях оренбуржских пустынных
За все расплатился с лихвой,
Но сердце твое не остыло
За серой «бастильской» стеной.
… С деревьев листва облетает,
На нижний этаж я схожу,
Где лет журавлиную стаю
В последний полет провожу.
А ты, как на фуникулере
Все выше и выше летишь,
С судьбой переменчивой споря,
Уверенный, что победишь.
Уже депутаты, министры
Тебя окружают давно,
Но только не пей слишком быстро
Успеха хмельное вино.
Поскольку не всем беззаботно
Быкам поломал ты рога,
И на руку будут просчеты
Твоим затаенным врагам.
Ведь знаешь, коварней удара,
Чем исподтишка, в мире нет.
Стань острым клинком Чаландара,
Чтоб дать адекватный ответ.
Гаджи, это имя святое
Тебе не за хадж дал Аллах,
Оно будет дорого стоить
В поступках твоих и делах.
А что в тебе преобладает
Сегодня — халал иль харам —
Никто в самом деле не знает,
Поэтому выбери сам!

Для горца одна есть награда —
Чтоб наш Дагестан вечно жил.
Я знаю, не для маскарада
Надел ты папаху, Гаджи.
Ее ни пред кем не снимавший
(В горах это страшный позор),
Мне на год в аренду не дашь ли
Гаджи, боевой свой задор?
А, впрочем, хватило б и часа…
Зачем, когда был молодой,
Я складывал деньги в сберкассу,
Растратив запас золотой
Душевного юного пыла,
Которого нынче вполне
На десять томов бы хватило,
И даже на большее мне?
Но только годам твоим все же
Гаджи, не завидую я,
Поскольку гораздо дороже
Мне бедная юность моя.
Чем дальше она, тем красивей,
Хоть было в ней много всего…
Но там я спел «Аве Марию»
И там отстоял «Ахульго».
И я никогда не забуду
Ту жизнь, что пряма, как шоссе,
И здание Литинститута —
Родное мое медресе.
Я тоже объездил полмира,
И помнят меня, может быть,
Нью-Йорк и вершины Памира,
И лондонские дубы.
И мне ли завидовать, друг мой,
Богатству теперь твоему,
Когда дагестанцам всем трудно,
Не только ведь мне одному.
А был я любимцем удачи
И денег, увы, не считал,
И лишь на талант свой батрачил,
Что даром другим раздавал.
Но даже в Верховном Совете,
Где я четверть века подряд
Сидел, счастья все же не встретил,
О чем написал Патимат.